На одном из моих докладов, не помню хорошо — было ли это тотчас после решения Думы по продовольственному кредиту или непосредственно перед заседанием — но когда уже было известно заключение двух думских комиссий, государь сказал мне как-то, перед тем, как я вышел из его кабинета: «Здесь я слышу с разных сторон, что дело вовсе не так плохо, как может казаться по речам в Думе, и нужно только терпеливо ждать и не нервничать, так как Дума постепенно втянется в работу и сама увидит, что государственная машина не такая простая вещь, как это ей кажется на первых порах, но лично я думаю, — прибавил он, — что в этой мысли много дилетантизма или даже, пожалуй, отголосков клубных разговоров, и сам я смотрю совершенно иначе». Государь не назвал мне ни одного имени, и я не мог ничего сказать Столыпину определенно, но советовал ему только поближе присмотреться к двум лицам — министру двора барону Фредериксу и дворцовому коменданту Д. Ф. Трепову.
Первый не имеет никакого понятия о государственных делах, государь не советуется с ним ни о чем, но его личное благородство и преданность государю настолько вне всяких сомнений, что государь поневоле останавливает свое внимание на его словах, а императрица доверяет ему больше, чем кому-либо из придворного окружения. «Положение, занятое Треповым, — сказал я, — мне совершенно неясно, но ему государь положительно доверяет, и в нем можно иметь либо деятельного пособника, либо скрытого, но опасного противника». Я сказал при этом Столыпину, что вскоре после открытия Думы — вероятно, это было 6 мая, в день рождения государя, — беседуя со мною в большом дворце, Трепов спросил меня, как отношусь я к идее министерства, ответственного перед Думою и составленного из людей, пользующихся общественным доверием, и насколько я считаю возможным теперь, после открытия Думы, сохранить министерство, зависящее исключительно от монарха и его воли.
Я успел только сказать ему, что этот вопрос требует подробного разъяснения и я готов дать ему его, если он как-нибудь встретится со мною в более подходящей обстановке, но предостерегаю его именно от того, что в наших условиях этот вопрос особенно щекотлив, при двухпалатной системе, при своеобразном устройстве верхней палаты и в особенности при явно враждебном объему власти нашего монарха оппозиционно настроенном большинстве нашей политической интеллигенции. Посмотрев на меня в упор и не смущаясь тем, что кругом нас было немало всякого рода людей, Трепов сказал мне: «Вы полагаете, что ответственное министерство равносильно полному захвату власти и изъятию ее из рук монарха, с претворением его в простую декорацию». Я успел только сказать ему, что допускаю и гораздо большее, то есть замену монархии совершенно иною формою государственного устройства, — как мы должны были прекратить наш разговор, и он никогда больше не возобновлялся до самой смерти Трепова.
Вскоре мне пришлось, однако, убедиться в том, что Трепов не оставил своей мысли, и она претворилась даже в некоторые действия с его стороны, — но об этом речь впереди.
Столыпин сказал мне по поводу моего мнения, что с бароном Фредериксом он уже пытался говорить, но у него такой сумбур в голове, что просто его понять нельзя, а с Треповым он непременно будет говорить, и постарается выяснить, какова его точка зрения на события дня, потому что ему также со всех сторон говорят, что он имеет бесспорное влияние на государя и к его голосу государь прислушивается более, нежели к чьему-либо из всего дворцового окружения.
Приблизительно в ту же пору — между 15-м и 20-м числами июня, после одного из моих очередных докладов в Петергофе, государь задержал меня после доклада, как это он делал всегда, когда что-либо особенно занимало его внимание, и, протягивая сложенную пополам бумажку, сказал мне: «Посмотрите на этот любопытный документ и скажите мне откровенно ваше мнение по поводу предлагаемого мне нового состава министерства, взамен того, которое вызывает такое резкое отношение со стороны Государственной думы». На мой вопрос, кому принадлежит мысль о новом составе правительства взамен так недавно образованного, государь ответил мне только: «Конечно, не Горемыкину, а совсем посторонним людям, которые, быть может, несколько наивны в понимании государственных дел, но, конечно, добросовестно ищут выхода из создавшегося трудного положения».