Ларк рявкнула:
— Надо уходить. Колесница долго не выдержит.
Цирцея подхватила Сола, когда тот пошатнулся, но он всё ещё светил. Тяжело дыша, он спросил:
— Как понять, опасна ли ещё заморозка?
Ларк, вскрикнув, отпустила Людоеда. Волк тут же превратился в ледышку.
— Опасна!
Сол распахнул глаза.
— Ещё немного, Кентарх! Мы выдержим.
Моё внимание привлекло чёрное мерцание в воздухе.
Габриэль.
Он, как никогда, был похож на своё изображение: величественные крылья расправлены, в руке сеть. На безжизненном лице застыло мученическое выражение.
Я в ужасе смотрел, как Габриэль Арендгаст, великий Архангел, камнем летит вниз.
Джоуль моргнул, не в силах поверить своим глазам.
— Только не Гейб. Нет, нет…
В памяти вспыхнуло воспоминание о той ночи, когда я в машине с четырьмя Арканами пытался скрыться от вертолёта Зары…
Джоуль уговаривал друга бросить нас и спасаться самому.
— Оставь меня, Гейб.
Архангел ответил:
— Если бы мне давали доллар каждый раз, когда ты это говоришь… И отвечу я, пожалуй, как обычно: «Ни за что».
Теперь же Джоуль смотрел, как Габриэль падает, со слезами на глазах и умолял:
— Не оставляй меня, Гейб. Не оставляй меня…
Тело архангела ударилось о землю в тридцати футах от нас. В ослабевающем свете Сола мы увидели, как Гейб… разбился. Его голова откололась от шеи, крылья распались на множество осколков. Лицо оставалось целым, белёсые глаза словно бы смотрели на нас.
Удача Зары спасла её от архангела, вызвав заморозку. Она убила нашего добродетельного ангела, истинного джентльмена, нашего союзника друга.
Эви взревела от ярости.
Джоуль заорал одновременно с ней:
— Я УБЬЮ ТЕБЯ, ЗАРА!
— Продолжай держаться за руки, Башня, — проскрежетал я.
Ему хотелось наброситься на Фортуну… Но если он отпустит Кентарха, то они с Цирцеей и Солом тут же замёрзнут насмерть.
Сейчас ему нельзя мстить, у него задача посложнее: бездействовать, глядя на останки своего лучшего друга.
— Гейб, нет, только не Гейб…
Слёзы текли по его лицу, застывая на искрящейся коже.
Цирцея вскрикнула:
— Только без электричества! Я не могу держаться за тебя!
Я приказал Кентарху:
— Колесница, перенеси нас отсюда.
— Нет, Тарх! Мы не можем отступить! Мы должны закончить начатое. Встретим наших близких на том свете. Слышишь меня?
Решительный кивок Кентарха определил нашу судьбу. К лучшему или к худшему, но битва продолжится.
Глаза Сола затуманились, лучи погасли.
Кентарх тоже уже на пределе?
Вскрикнув, Колесница сдался, его силы иссякли. Я прижал Эви к себе. Она дрожала в моих объятьях…
Мы живы! Заморозка, похоже, прошла. Но теперь у нас нет пути к отступлению…
Пули Фортуны градом обрушились на нас, земля затряслась.
— Все в окопы! — выкрикнул я, хватая Эви на бегу.
Император устроил землетрясение. Мы подскакивали как игральные кубики. Я нёсся к ближайшему окопу, остальные следовали за нами. Я с трудом удерживал равновесие. Пули попадали в грязь у наших ног. Фортуна прицелилась и снова выстрелила. Семь пуль попали в мой нагрудник, отскочив рикошетом.
Кентарх подавил крик, промычав.
Я оглянулся через плечо и не поверил своим глазам. Кровь била фонтаном из его живота и обрубка левой руки.
Колесница… лишился второй кисти.
Я бросил Эви в окоп, а сам вернулся за Кентархом и остальными. Ларк нырнула к Эви, дрожа от боли. Её волки жалобно выли из амбара.
Эви стянула куртку, чтобы перевязать рану Кентарха, который сидел неподвижно с мрачным лицом. Она вколола ему что-то своими когтями, но он словно бы этого и не заметил.
Он не сможет телепортировать меня в Рихтера. Эви придётся взять Императора на себя. Я же займусь Фортуной.
Я нёсся по содрогающейся земле к Джоулю, но тот бежать в окопы не собирался, всё метал копья в вертолёт.
— Гори в аду, Зара!
Ослеплённый яростью, он продолжал нападать, швыряя молнии с сумасшедшей скоростью. У меня волосы под шлемом встали дыбом.
Он истощает её запасы, но скоро ли они у неё закончатся?
Эви выкрикнула из окопа:
— Арик, забери Джоуля оттуда! — Она выбралась на поверхность, чтобы увидеть меня. — Тащи его к нам.
— Не могу. — Если сейчас прикоснусь к его искрящейся коже, умру от электрического заряда. Но я мог бы заслонить его. — Держись позади меня, Башня!
Охваченный скорбью, он, казалось, не слышал меня.