Та зоря была студеная, оранжевая, совсем безветренная, такая, что мне с болота ясно слышалось падение листка на опушке леса.
В этой полной тишине свист утиных крыльев доносился издалека, и можно было хорошо подготовиться к выстрелу, не то что в ветер, когда утки нежданно-негаданно возникают у тебя над головой.
Но не этой выгодой, не этим предупреждением дорога тишина, не тем, что, может быть, подарит тебе побольше добычи. Уж очень красив сам тонкий, звенящий звук полета — один из подлинных звуков извечной природы, так вот и проникающий в самую душу. Слушать его — наслаждение.
Уток летело немного, да и те больше стороной. Все же пострелять удалось. Я взял тройку чирят, а Сергей — чирка и крякву.
Пошли домой. Заря не совсем погасла, а над лесом уже поднялась большая желтая луна. Легко было идти по прохладе.
Сергея, перхавшего еще на болоте, вдруг схватил сильный приступ кашля. Пришлось остановиться. Сели на пеньки.
— Что с тобой? Простудился, что ли?
Сергей только рукой махнул:
— Туберкулез…
Я и не знал, что Батраков так серьезно болен, привык к его покашливанию. Думалось: это, мол, что-нибудь так… А дело-то, оказывалось, было неважно. Так вот почему Сергей так худ и сутул и в тридцать пять лет стал седым стариком. Вот почему он мало работает в колхозе, да и то на легких работах! А я-то считал — лень…
— Надо лечиться! — вырвалось у меня.
— А я и хожу по докторам. Лечат, да без пользы. Говорят, запущено.
— Уж не в плену ли ты захватил эту неприятность? (Я знал, что Сергею довелось несколько лет страдать в немецком плену.)
— А то где ж? После победы я оттуда выбрался довольно скоро. Эх! Думал, дома пройдет. Да вот уж третий год как дома, а вроде только хуже становится.
Неизбежно заговорили о войне. Батраков рассказал мне свою историю, к сожалению обычную.
Осенью сорок первого года стрелковый полк, в котором Сергей воевал под Ленинградом, потерял связь с командованием и с другими частями, был окружен… Остатки полка оказались в плену.
— А каково советским солдатам доставалось в плену, про то в книгах и в газетах много писано. Чего тут говорить! Фашисты не люди!
Потом Батраков рассказал, как бежал из плена, как попался…
— А как попался, сам понимаешь, тут еще хуже пришлось. Не бывать бы живому, кабы война не кончилась…
Опять его стал мучить кашель.
Я старался успокоить Сергея:
— Помолчи, друг. Пусть кашель уймется.
Сергей затих, слышно было только его хриплое дыхание… Некоторое время мы сидели молча. В чистой лесной тишине донеслось издали: «Йох!.. Йох!.. Йох!.. Йох!..»
— Слышишь, Сергей Ефимович, лось супругу ищет.
— Слышу… — мой товарищ отдышался: — Вот бы убить да мяса насолить — вся семья целую зиму сыта. Ребят хоть когда-нибудь подправить. А то ведь Мишке девять, а Машке семь — самый рост, а еда одна картошка!
Он только и думал, что о детях. А его Миша и Маша войну едва пережили…
Когда Сергей пошел на фронт, на руках у его Фени остался двухлетним Миша, а к новому сорок второму году родилась Маша. Одна осталась солдатка с двумя крошками. Да еще весть пришла, что Сергей пропал! Родных рядом ни души, а колхоз — много ли могли помочь люди, когда самим тяжко, когда в деревне одни вдовы с ребятишками да старики? От кого тут ждать помощи? Билась солдатка, вытянула ребят… А поголодали они немало!
Хорошо бы Сергею лося добыть, да никто не позволит.
— Убить не штука. Приманить его сейчас просто. Бык на драку вплотную примчится. Только у нас с тобой лицензии на него нет.
— А ты умеешь манить?
— Конечно, умею (вабить лося на реву дело нехитрое, нужен только хороший слух, чтобы охать в тон да не частить).
— А ну попробуй, не придет ли?
— Да ведь, Сережа, инструмент нужен.
— А какой тебе инструмент?
— От керосиновой лампы стекло семилинейное, а то хоть и десяти.
— Стекло найдем. А завтра пойдем манить-то?
— Ладно. Только без ружья.
— Ну вот! Без ружья! Хоть и стукнем одного — кто узнает? — сердито возразил он и добавил, о чем думал всегда: — Ребят подкормил бы!
Но я, разумеется, настоял на своем.
Не раз замечал я, что лоси ревут на Разумовой и на смежном с нею Журавином болоте. Туда мы и пошли на следующий вечер перед закатом. Было прохладно и тихо, как вчера. Садившееся солнце снизу подсвечивало облачинки, не то медленно плывшие, не то замершие на месте.
Лишь стали мы спускаться с кряжа к болоту, как над нашими головами с сердитым креканьем вырвался из шумной осиновой кроны глухарь и улетел. Сергей расстроился:
— Вот не велел брать ружья! Ребятам бы!..