Бедно было у него в избе, совсем не так, как у большинства заветовских колхозников. Полы некрашеные, на столе старая, до дыр протертая клеенка, стулья самодельные, расшатанные, занавеска, отгораживающая угол у печки, вовсе полинялая…
Сергей с худым серым лицом, с плечами, резко, углами торчащими под рубахой, сидел на низенькой скамеечке возле пристенной широкой лавки. На ней стоял большой флакон резинового клея, лежали куски резины, рашпили, ножницы. Под лавкой кучей громоздились резиновые сапоги разных размеров — штук побольше десятка.
Увидев гостя, хозяин отложил в сторону рашпиль, которым зачищал на небольшом сапоге место под заплату. Поздоровались. Я присел на лавку.
— Я к тебе, Сергей Ефимович, с предложением: не сходим ли на тетеревов? С Рексом ведь только вдвоем можно.
— Кабы свободен, сходил бы. А то, видишь, тетка Прасковья работы нанесла.
— Зарабатываешь?
— Какие тебе заработки! С Прасковьи что возьметь? Мужик где-нибудь в Германии лежит, а она тут с троими ребятишками мучится. С нее и спросить-то грех, язык не поворотится. А сапожишки — рвань, лепить да лепить — делов до самого вечера хватит.
— Ну так завтра сходим?
— А и завтра ничего не выйдет. Марфа тоже просила, такая же горюха… — ответил Сергей и только взялся за рашпиль, сразу же закашлялся и бросил инструмент на пол… Наконец перестал, отдышался: — Ну скажи ты мне, Василий Иваныч, можно ль солдаткины слезы безо внимания оставить?
Через несколько дней мы с Сергеем все же раз-другой сходили с Рексом в лес, постреляли. А то спасался я на Канавине, на утках.
На восьмой день после своей беды пошел на охоту Михаил Иванович, хромая, но пошел. Ну, уж конечно, он только стрелял, а управлять Рексом я ему не дал — как бы к беде не добавил и горя.
Наконец еще через несколько дней Пенин пришел в норму…
Тем временем август подошел к концу, а вот и совсем кончился. Сентябрь в свои первые три дня был ласков, но мы не охотились — давали отдых собаке, да и сами тоже подзаморились.
Собирались мы отправиться на добычу утром четвертого числа, но, пока наша Катерина Васильевна кормила нас завтраком да поила чаем с пирогами, пошел дождь, и мы застряли дома. Лишь под вечер из-за туч выглянуло солнце, потом они как-то рассеялись, заголубело небо, и зарозовели надежды на охоту. Но с Рексом поздно; решили мы постоять на Канавине, послушать звон утиных крыльев, может быть, сделать по паре-другой выстрелов.
Михаилу Ивановичу повезло: взял двух чирков. А у меня удачи не вышло: истратив пяток патронов, я остался ни с чем. Слабовата охота, зато заря чего стоила! Сперва она разлилась сплошным золотом, потом на золотом полотне явились узкие темные полосы туч, желтый свет постепенно перелился в багровый. На красном фоне тучи сделались черно-синими, а нижние края их — огненно-лиловыми.
Бесчисленны в природе краски, цвета, оттенки. Нас, северян, чаще тешит она нежными тонами. Если к зальет зарю к морозу оранжевым, то и тут окраска все же мягка. Но тот закат окрасился смело и резко.
С охоты мы шли нога за ногу: зачем спешить от красоты? Полная луна плыла высоко, и под ее бесстрастным светом четко вырисовывалась каждая ветка на дереве, каждая былинка на земле.
Не хотелось в избу, не хотелось ложиться спать. Не сговариваясь, без слов поняв друг друга, решили мы посидеть, полюбоваться земным покоем, звездами, лунным светом, выбелившим стены деревенских домов. На бугорке у самой сельской околицы мы присели на толстое гниловатое бревно. Сидели, помалкивали — не тянуло к разговору… Вспомнился Левитан — деревенская улица, освещенная луной…
На краю деревни, ближе всех к нам, стояла изба Батракова. Она почему-то несколько оторвалась от порядка домов и оттого казалась какой-то сиротливой. Стояла печальная, угрюмая. Даже ночь не скрывала ее дряхлости. Крыша из дранки обветшала, потемнела и во многих местах пестрела светлыми под месяцем заплатами. Кровелька над низким крыльцом насупилась, припав вперед, в сторону улицы. В стене, обращенной к нам и облитой лунным светом, два нижних бревна подгнили, выщербились…
Послышались шаги. Мы насторожились. От леса к батраковской усадьбе по полю брели двое — мужчина и женщина. Они сгибались под тяжестью мешков. Ноша на спине у мужчины была заметно меньше, и по одному этому можно было догадаться, что это Сергей с женой. Уже на своей усадьбе они перемолвились вполголоса:
— Душит… Груди вредно… — сказал Сергей.
Феня отозвалась:
— Потерпи. Лучше в избе покашляй.
Они скрылись по ту сторону двора (там были ворота). На крыльце не показывались, значит, прошли в избу двором. Глухо донеслись из дома долгий, мучительный кашель и оханье… Минут через пятнадцать — двадцать Сергей и Феня опять вышли из-за двора и зашагали усадьбой. Сергей остановился: