И странным почему-то показался взгляд небесно-голубых глаз прелестной миллионерши, чуть осунувшейся, чуть побледневшей после недавней болезни, ещё больше похорошевшей в рамке чёрного траурного платья.
С особенным чувством приложился к крошечной благоухающей ручке, подозрительно прислушивался к утомлённому голосу.
— Мистер Смит? Какая приятная встреча. Надеюсь, вы не забудете бедной вдовы. Я дома весь день.
Смит может почти поклясться, что странный, жёсткий, ледяной блеск зажёгся в утомлённых глазах миллионерши, когда она отвернулась, пригляделась к кому-то в конце платформы, спросила ангельским голосом:
— Ваша дочь? Не правда ли? Какая прелесть. Я понимаю тех, кто без ума от неё.
Что удержало его тогда познакомить Дину с вдовой? Правда, Дина усаживала приятельницу в купе на другом конце платформы, но миссис Абхадар-Синг, по-видимому, была не прочь задержаться на минуту на перроне и, простившись, идя за слугой в белом тюрбане к автомобилю, снова кинула взгляд в сторону девушки.
Чёрт возьми! Не мерещится ли, однако, ему всё это? Не результат ли нервного напряжения? Не маленькая ли «мания преследования» на почве переживаемого критического момента?
Так мог он думать до вчерашнего дня, до минувшего утра…
Можно ли было ждать, предвидеть?
Надушенный, свежий и бодрый, с привычной, слегка иронической улыбкой старика, хорошо сохранившегося, когда-то кружившего головы десяткам женщин, он прошёл за стюардом в одну из комнат, занятых миллионершей в отеле, в маленький дамский кабинет с мебелью птичьего глаза, крытой блеклым шёлком цвета экрю.
Давно не было на сердце так легко и спокойно, как в это утро.
И разом упало настроение, разом почувствовал, что теряет под ногами почву — уловил за приветливой улыбкой на прелестном исхудалом лице тот же взгляд, что поймал вчера на вокзале, жёсткий, холодный взгляд прозрачных глаз, словно пустых, словно изнутри занавешенных непроницаемой матовой тенью.
Долго, словно мячиком, перекидывались обязательными фразами, приторно-вежливыми, слащаво-бессодержательными. Говорили о том, о чём принято говорить в подобных случаях «в обществе».
Сам невольно оттягивал, отдалял решительный момент. Осведомлялся о подробностях печального события, возмущался несовершенством современной науки. Ах уж эти светила эскулапы!.. С самым заинтересованным видом выслушал сообщение о том, что племянницы заняты осенними экзаменами, не могли сопровождать её в Бенарес. Но они приедут. Они так мечтали послушать гастролёра в «Фаусте».
Внезапно решившись, кинул вскользь, безразличным, чуть-чуть скучающим тоном, тем тоном, что принят в разговоре о сухих материях с хорошенькой женщиной:
— Э… кстати. Из памяти вон. Меня на днях посетил ваш поверенный, некий… Ларсон?
— Да, в самом деле? — Прозрачные глаза ещё плотнее занавесились изнутри. Да. Она помнит. Она дала поручение этому Ларсону потому, что покойный Абхадар-Синг имел с ним кое-какие дела. Он немного неуклюж, этот Ларсон. Сын ирландского пастора, патера… что-то в этом роде.
Значит, она окончательно решила покинуть Индию?
Да. Она решила бесповоротно. Она чуть не умерла здесь. Здесь на каждом шагу опасности, которых даже не подозреваешь. И потом, эти воспоминания… Вдова боязливо передёрнула исхудавшими плечиками.
— Но… не скрою от вас. Экстренность вашего требования угрожает вам потерей процентов почти за целое полугодие.
Ах, Бог с ними, с процентами. Это проклятое золото, счёты, барыши… Лишь бы ей поскорее развязаться со всем этим, вздохнуть свободно. Она согласна помириться с потерей всех процентов, лишь бы иметь в руках наличность, скорее, скорее уехать… сейчас.
Гм… «сейчас»? Нашёл в себе ещё силы улыбнуться этому «сейчас». Сумел скаламбурить о том, что, если не задержат семь миллионов, задержит портниха.
О нет. Костюмы ей перешлют в Париж через Гавр, со следующим рейсом. Сезон ещё не начался. В крайнем случае к её услугам Пакэн. Она заказывала у этой артистки перед отъездом сюда. За этим дело не станет. Этот неуклюжий Ларсон грозит задержать целый месяц. Страшно подумать… Но ведь мистер Смит, милый мистер Смит не станет её мучить так долго? Каких-нибудь полторы-две недели? Правда? Мы отберём у этого глупого Ларсона доверенность, передадим другому. Ей так безумно хочется уехать скорее…
Детски-умоляющая гримаска, прелестнейшая улыбка и там, где-то сзади, изнутри, жёсткий подстерегающий холод.
Осторожно и долго объяснял все неудобства экстренной реализации. Намекнул на отсутствие определённого срока в документе. Ни один суд…
— Ах, Боже мой! Да разве предстоит ещё судиться?
Она думала, что всё это так просто. Ах, этот Ларсон. Теперь очевидно, он ничего не понимает. Он так обнадёжил её. Необходимо заменить его скорее другими.
Беспокойные, плаксивые, настоящие «бабьи» ноты пропитали голос. Опустились углы губ, жалкая складка перерезала лоб, глаза зажглись определённым холодным жадным испугом.
Как он не уследил такого выражения прежде?
Нет. О суде не может быть и речи. Дело так чисто, как день. Он хотел ознакомить её с юридической стороной вопроса, в теории, так сказать…
С ужасом чувствовал, что не находит подходящих выражений. Всю способность соображать, ориентироваться словно сковывал этот трусливо хныкающий, бабий голос, эти прозрачные глаза, холодные, жёсткие, жадные.
И, сознавая, что делает ложный рискованный шаг, непоправимую глупость, внезапно чувствуя себя в роли мальчишки, припёртого к стене, тоном почти просителя, не успевши сдержать дрожи в голосе, кинул прямо:
— Даже в том случае, если я… лично я как о маленьком одолжении для себя буду просить…
Слёзы… Целый душ, брызнувший из туго налившихся, помутневших глаз.
Ради Бога! Она ничего, ничего во всём этом не понимает. Он так напугал её. Она никогда не ожидала. Лучше бы ей никогда не связываться с этим Ларсоном. Она не может остаться здесь, в этой Индии. Она еле дышит. Профессор Уард нашёл у неё, как это… да, акцент тона аорты. У неё страшное малокровие. Профессор слушал её и выстукивал, здесь… вот здесь. Она так надеялась на милого мистера Смита. Пусть же он не мучит её. И опять этот холодный, тупо-жестокий, жадный застланный взгляд, странно спокойный рядом с этими слёзами, истерическими воплями.
— Успокойтесь, успокойтесь, миледи. Вашим интересам не грозит никакой опасности. В месяц всё будет кончено. Возможно, даже раньше, значительно раньше.
Правда? Он не шутит? Какой он милый… Слава Богу, она так испугалась… Всё этот Ларсон… Ну, не будем… не будем больше вспоминать об этих беспокойных, гадких вещах. Что нового у них, в Бенаресе? Не скучает ли здесь его дочь? Ах, она решительно влюбилась в эту прелестную головку, такую бледную, с такими роскошными тяжёлыми волосами.
И надо было сидеть, подавать реплики на глупые, фальшивые фразы обезумевшей от жадности, изломанной бабы.
И вышел, приложившись к круто посоленной слёзами ручке, весь под впечатлением прощальной напутственной фразы хозяйки:
— Милый, милый мистер Смит. Я так расстроена, так испугалась…
Невольно остановился на минуту в конце коридора, спохватился, что не дал ничего корректному стюарду, машинально полез в жилетный карман.
Сходил с лестницы в полутёмный прохладный вестибюль. Не держалось ни одной мысли в опустевшем мозгу. Отрывал подошвы на узкой матерчатой дорожке, прихваченной к ступеням блестящими медными прутьями. Почему-то сегодня особенно резали глаза узкие красные бордюрчики по бокам половика, по три бордюрчика с каждой стороны.
Остановился как вкопанный, чувствовал, как тело дрожит мелкой дрожью. Вспомнил… Такая же лестница, с таким же, с бордюрчиками, половиком, с медными прутьями, сумрак вестибюля, чьи-то пальто в полутьме, там, на вешалке, чьи-то молчаливые фигуры у дверей.