— Сколько метров пробили? — спросил Бен.
— Ох чёрт, метры… — Фрэнк так и не привык к европейской системе измерений. — Два вроде… или три…
— Так, ладно. Отправлю вам доски, поставьте подпорки.
— Понял.
Фрэнк вернулся в забой.
Работа продолжилась.
Через какое-то время шахтёрами привезли материалы для подпорок и для новой прокладки путей для вагонетки. Собрав конструкцию из брёвен, некоторые из которых явно были подгнившими и полыми изнутри, бригада сделала подпорки, после чего уложила рельсы и шпалы, дабы вагонетка могла продвигаться дальше по забою.
Работа возобновилась.
Неважно, сколько прошло времени.
Неважно, что происходит наверху.
Неважно, что происходит снаружи или внутри.
Хаос можно подчинить только одним способом — ритмичностью действий, что полностью отключает сознание, а с ним — нерешительность, сомнение, панику. Всё существование, вся его быстротечность и произвол — в этом взмахе рук, в ударе металлического наконечника о камень, в самом звуке, с которым осколок отлетает от основной массы руды; вся жизнь — в движении, которым в лопату сгребают кучу отколотых частей и бросают в кузов. Вся жизнь — в упорном восхождении от забоя к месту разгрузки.
Звонок — конец смены.
Кори с другими уже прекратили разбивать породу, но кузов вагонетки ещё не загрузили доверху, и Фрэнк чувствовал себя таким уставшим, а спина болела так сильно, что, наверное, позвоночник можно было просто высыпать в трусы.
Звонок раздался ещё раз, протяжение. Потом послышался возглас Бена:
— Пятый тоннель — на выход!
Кори прокричал в ответ:
— Догружаем остатки!
Наконец кузов заполнился, и Фрэнк с напарником начали толкать тележку вверх. Кори с остальными рабочими двинулись следом, собрав инструменты.
— Надо бы уже поставить здесь механические приводы, — сказал Кори.
Никто не ответил. Всем хотелось поскорее покинуть забой.
Когда бригада вышла в общий зал, команда из седьмого тоннеля уже направлялась к лифту на поверхность.
Выгрузив вагонетку, Фрэнк подогнал её обратно ко входу в тоннель. Ослабевшие от работы ноги спотыкались о шпалы; несколько раз Фрэнк чуть не упал, что, впрочем, часто повторялась, когда он только начинал работать в шахтах: то, что ему было необходимо выполнять в «Нова Проспект», во многом отличалось от того, чем надо было заниматься в Рэйвенхолме. В этом городке буквально ощущаешь ответственность за каждое своё действие — твоя работа, твой труд кормит тебя, продлевает жизнь. У труда есть ценность, он оправдан. И всё-таки Фрэнк не мог заставить себя искренне поверить в то, что этот труд не является формой своеобразной манипуляции. Работа — это рай. Это отдых — от всего ужаса, что происходит за пределами городка.
Главное — погружаться глубже под землю. Хоронить себя среди темноты тесных сводов угольной породы.
Здесь Фрэнк чувствовал спокойно.
Смена из седьмого тоннеля поднималась на поверхность. Звенели цепи, привод издавал характерный, ритмичный треск, который практически въелся Фрэнку в подкорку.
— Хорошая работа, мужики, — сказал Бен бригаде Кори.
Шахтёры сложили инструменты в кучу у входа в пятый тоннель и направились к лифту.
Фрэнк предвкушал момент, когда, добравшись до общежития и поднявшись к себе в комнату, завалится в постель и забудется крепким сном. Без ужина, без душа, без Библии. Простое завершение рабочего дня — лечь и заснуть. Как будто умереть. Отключиться от бытия, от мыслей о Марийки, от Альянса, от предчувствий, от сомнений. Усталость выжала из Фрэнка последние соки, и он, испытывая жгучую боль в спине, которая будто по тонким сосудам распространялась по остальному телу, был готов забыться прямо сейчас — грохнуться на пол и не открывать глаза. Надо было всё-таки поспать ночью, после визита Бена. Но что-то потянуло Фрэнка наружу. Если бы он не вышел из комнаты, то не встретил бы Марийку. Не пережил бы те минуты, которые сейчас казались ему самыми чудесными минутами за последние несколько лет. Но если бы не эта встреча на пороге ночи, Фрэнка бы не мучили сегодня размышления о том, как неуместны его чувства на фоне отношений Марийки и Морика. Эти двое идеально дополняют друг друга. Фрэнк просто перепутал добросердечность с любовью: Марийка, казалось, была готова позаботиться о каждом страждущем, её душа лучилась любовью — но любовью иной, не той, которая пробудилась во Фрэнке. Марийка любила всех, как мать, но Фрэнк любил только Марийку. Эгоист.
Издалека вдруг послышалось несколько глухих ударов.
— Что это? — спросил Кори.
Сперва шахтёры списали это на пошаливающее воображение — чего только не почудится после того, как поработаешь несколько часов в забое. Но не прошло и пары секунд, как своды зала будто вздохнули и, кажется, сдвинулись — над головой раздались ещё удары, но на этот раз намного громче, почти оглушительно, словно среди толщи земли разорвалась бомба.
Пространство оглушил страшный грохот — обвалился грузовой лифт — ноша в четыре сотни фунтов веса со всей дури врезалась в землю, что было равноценно взрыву динамитной шашки, и пол над ногами шахтёров вздыбился, точно волна; люди все как один попадали, будто костяшки домино, поскольку удержать равновесие в данный момент было едва ли возможно.
Всё смешалось.
Дизельные моторы ещё работали, и фонари продолжали освещать зал, в котором, однако, поднялась пыль, что довольно быстро собралась в очень плотную туманную прослойку, захватившую почти всё обозримое пространство; фонари горели среди тумана, как сквозь тусклое стекло.
Удары продолжались.
— Бомбардировка! — завопил Кори.
Наверное, ни у кого из присутствовавших не возникло сомнений в том, что это именно бомбардировка; фактически, своим ором Кори выразил мысль каждого, однако это никак не могло помочь людям спастись.
Что-то громыхнуло, но на этот раз куда менее громко. Фрэнк перевёл взгляд на источник звука; пыль улеглась, и шахтёрам открылась картина разбитого вдребезги лифта — из кучи переломанных досок и железных труб торчали руки и ноги. Бригада из седьмого тоннеля застала бомбёжку во время подъёма. После череды ударов, которые, как казалось, совсем не собирались прекращаться, на остатки лифта свалились большие куски породы, превратив тела погибших в труху, смешанную с камнем и углем. Только пыль. Ни плоти, ни крови.
Заметив, что начинают рушится своды зала, Бен попытался дать команду оставшимся шахтёрам, но его возглас потонул в новом потоке ударов, слившихся в одну сплошную грохочущую канонаду, будто шахту сверху осыпали огнём из сотен орудий одновременно.
Металлические балки начали гнуться, как пластмасса, и скоро со свода повалились гигантские куски отколовшегося камня.
Пол продолжал дрожать и ходить ходуном, так что Фрэнку с трудом удавалось хоть как-то сориентироваться в окружающем пространстве, которое кричало и надрывалось, пытаясь похоронить всех, кто волею судьбы оказался здесь.
Люди, как животные, начали метаться по залу в поисках спасения; в один момент какая-то сила заставила Фрэнка застыть на месте — он понял, что спастись в данной ситуации попросту невозможно: рано или поздно свод пещеры треснет и обвалиться окончательно, не оставив ни одного шанса на спасение. К тому же — лифты разрушены.
Раздался громкий хлопок, эхо его долго гуляло среди стен пока ещё целого зала. Хлопок издал взорвавшийся генератор — мигом вся пещера погрузилась во тьму. Потянуло едким, отравляющим запахом пролитого из пробитых баков топлива.
Рядом с Фрэнком что-то ухнуло. Уши заложило, и Фрэнк интуитивно бросился в сторону: тело отказывалось идти на поводу рассудка, который прекрасно понимал, какова вероятность, что он выберется отсюда живым. Фрэнк перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг. В голове стало пусто; панический страх соседствовал с крайней отрешённостью, спокойной мудростью восточного старца, который давно уже дожидался смерти.
Кто-то схватил Фрэнка за рукав и потащил за собой.
Фрэнк заметил, как темноту лихорадочно прорезает луч света. На память пришли лучи тюремных прожекторов, как они полосовали тьму внутренних дворов «Нова Проспект». Белёсый, безжизненный свет, в отличие от этого — юркого, будто мелкое животное, вертлявого, этот луч словно бы прочёсывал, вынюхивал что-то в темноте. Чья-то рука с очень крепким, почти металлическим хватом тащила его сквозь пыль и руины. Пещера продолжала обваливаться, а Фрэнк будто бы летел через разбивающиеся камни, находясь где-то на перепутье гибели и жизни. Крепкий хват, как у охранников из «Нова Проспект». По такому хвату можно понять, что человек уже не принадлежит собственно роду человеческому — теперь он машина Альянса, он может только исполнять чужие приказы, лишённый собственной воли.