Фрэнк спрыгнул с койки. Освальд, как обычно, уже стоял возле решётки. Посмотрев на сокамерника, Фрэнк вспомнил ночной разговор, однако сейчас он казался сновидением, тем, чего на самом деле не было; Фрэнку просто приснилось то, как они общались с Освальдом. И тот даже перестал пугать Фрэнка — пугать своим взглядом, в котором ощущалась свобода. Или, как говорил Освальд, «мечтательство».
Камеры открылись.
Заключённых выстроили на ярусах.
Осматривающий ряды надзиратель внезапно остановился напротив Освальда. Фрэнк смотрел прямо перед собой, не двигаясь, и не видел, что происходит сейчас сбоку от него.
— Ты чего улыбаешься, сволочь? — спросил надзиратель.
Фрэнк мельком взглянул на лицо тюремщика — как и другие лица, это лицо выражало ощущение болезненного счастья.
— Просто… анекдот смешной вспомнил, — ответил Освальд.
— Правда? Расскажешь?
Освальд начал смеяться.
— Как хотите, — сказал он.
— Валяй, — приказал надзиратель.
— «Почему ты плачешь?» — «Слон помер» — «Он был твоим питомцем?» — «Нет, просто мне могилу рыть».
— И правда смешно, — подтвердил надзиратель.
Никто не смеялся, кроме Освальда.
Сделав замах, надзиратель ударил Освальда по голове. Тюремщик наносил удары, пока Освальд не упал на пол, после чего надзиратель продолжил избивать заключённого. Врубив электрошок, тюремщик несколько раз пропустил через тело Освальда заряд. Освальд молчал. Всё время, что его били, он не издал ни звука. Когда надзиратель закончил показательную экзекуцию, Освальд кое-как поднялся на ноги. Его лицо всё было в подтёках и синяках, приняв бледно-фиолетовый цвет. Подошедший охранник приказал выдать Освальду дозу физраствора.
Во время завтрака Освальд не ел. Фрэнк не мог понять, почему — из-за травм или это было решение самого Освальда. У того надзирателя вполне могло получиться сломать ему челюсть. В принципе, Освальд сам по себе производил впечатление человека, для которого принцип дороже чувства голода, и Фрэнку вновь стало не по себе от этого человека. Только маньяк так сильно верен собственным идеям. Впрочем, впоследствии всегда оказывается, что, за редкими исключениями, маньяки — это обычные убийцы, и их внешнее хладнокровие — маскарад. Освальд тоже мог оказаться на поверку обыкновенным человеком, без этой странной ауры, которую ощущал Фрэнк. Без этого странного взгляда. Времени прошло не мало, однако Фрэнк всё ещё опасался своего сокамерника, при этом Освальд не внушал чувства опасности; подобное ощущение было куда более глубоким, неоднозначным. Если страх перед охраной был продиктован вполне конкретными причинами и походил на обыкновенный, почти примитивный страх перед наказанием, то в случае Освальда страх принимал куда более хитрую, изощрённую форму — так, наверное, люди боялись чего-то сверхъестественного, что не укладывалось в рамки их понимания. Это не сила, которая может общаться с тобой лишь методом кнута и пряника, она не делала больно, когда ты поступал неправильно, и не трогала тебя, когда ты делал что-то в соответствии с правилами, отнюдь, это была сила с другим, необъяснимым характером. Мудрая сила. И что там, внутри неё, неизвестно. Непостижимая сила. И всё же — всё это могло только привидеться Фрэнку. Освальд, наверняка, не такой уж непростой человек. Правда, даже после наказания его лицо, хоть и заплывшее от синяков, не выражало ни капли подавленности и паники. Такое же, как и всегда.
После завтрака их выстроили в следующем помещении. Всё время до этого Фрэнк едва ли обращал внимание на интерьер зала; заключение меняло мировоззрение, оно искажало восприятие, и Фрэнк постепенно уходил дальше внутрь себя, разрываясь между желанием побыстрее очутиться в новой секции «Нова Проспект», забыв совершенно кошмар прошлой жизни и жизни здесь, в стенах старой тюрьмы, и смешанным с тревогой страхом, что все лелеемые Фрэнком мечты могут превратиться в то, что он видел, когда выкапывал могильники: только трупы, разложившиеся куски материи, в которых когда-то теплилась жизнь. Фрэнк боялся не смерти — подлинный ужас на него наводил образ того, как он остаётся жив, даже став мёртвым. Продолжая замыкаться в себе, Фрэнк всё меньше замечал внешний мир, стал глух к тому, что происходило снаружи.
Охранники начали теснить зэков, распределяя тех на рабочие объекты. Фрэнка, Освальда и ещё нескольких заключённых собрали в углу и, когда других людей вывели и помещение опустели, охранники приказали оставшейся группе выстроиться в две шеренги.
Сперва Фрэнк подумал, что их вновь направят копать могилы, однако в этот раз заключённым не выдали курток и не вывели сразу во внутренний двор.
Группу повели через подземный этаж, который раньше, наверное, использовался в качестве склада, но сейчас пустел, не считая нескольких пыльных деревянных ящиков и досок, и Фрэнк с большим вниманием осматривал помещение, будто его вывели на прогулку. Заметив, что Фрэнк слишком сильно мотает головой по сторонам, один из конвоиров тычком приклада заставил Фрэнка смотреть прямо перед собой — в затылок впереди идущего зэка.
Склад мало чем отличался по состоянию от других помещений старой тюрьмы: блеклые, щербатые стены, разбитая плитка, потерявшая цвет краска. В воздухе стоял сырой запах, будто сам подвал давно гниёт, как труп. Виднелись даже следы плесени.
Понятное дело, что в основном Альянс постарался обустроить новую секцию и перерабатывающий завод. Эта часть «Нова Проспект» использовалась исключительно в качестве своеобразной камеры хранения. До поры до времени тут находились люди, как сельди в банке. Законсервированные. И, как предположил Освальд, законсервированы не только люди, но и их умы, их способность мечтать, фантазировать. Альянс был настолько жесток, что вместо того, чтобы сделать невыносимой саму реальность, он пресекал попытки избежать её лика, укрывшись среди грёз.
Тут не о чем мечтать, сказал себе Фрэнк. Мечты только душат человека.
Хотя, Фрэнк и сам мечтал о том, чтобы всё это прекратилось. Чтобы однажды он уснул — и не пробудился.
Заключённых вывели в помещение с низким потолком и серыми стенами, бетонная поверхность которых была покрыта капельками конденсата. Со стороны выхода тянуло уже знакомым Фрэнку запахом моря, теперь, однако, запах отличался большей насыщенностью, терпкостью, будто побережье совсем рядом, и Фрэнк чуть ли не слышит монотонные перекаты волн, шуршание песка и камня. Казалось, море находится сразу же за порогом.
— Стоять! — скомандовал охранник.
Среди охранников не было ни одного надзирателя. Фрэнк не придал этому факту значения.
Один из охранников открыл решётку в дальнем углу помещения: за сетчатой переборкой на полу лежали сваленные в кучу куртки.
— Надевайте! — приказал охранник, и заключённые медленным шагом направились к решётке.
Куртки все были изношенными, сальными, с порванными рукавами и карманами; потрёпанная, дырявая ткань вся пропиталась влагой и потому была довольно тяжёлой — когда Фрэнк надел на себя одну из этих курток, он почувствовал себя так, будто только что облачился в рыцарский доспех.
— Оборудование! — раздался искажённый системой фильтров голос охранника, и заключённых повели в другую часть помещения, где находились разложенные по тележкам различные инструменты, их разнообразие действительно выглядело довольно броским: в кузовах лежали лопаты, гаечные и разводные ключи, гвоздодёры, стамески, зубила и прочее.
Группу разделили по парам; в напарники Фрэнку достался Освальд. Охранники заставили Фрэнка толкать тележку; Освальд вытащил из кузова лопаты и понёс их в руках, шагая рядом с Фрэнком.
Наконец заключённых вывели из помещения во двор тюрьмы, и Фрэнк сперва не поверил тому, что увидел.
Это был участок двора, ведущий к внешнему периметру «Нова Проспект».
Из-за того, что приходилось толкать вперёд тяжеленую тележку, а на плечи давила куртка, которая, ко всему прочему, никак не защищала от холода — ветер пробирался сквозь прорехи прямо внутрь, покрывая кожу ледяным дыханием, — Фрэнк не мог как следует осмотреться. Он чувствовал какое-то особенное, приподнятое настроение духа. Проведённые несколько месяцев взаперти вдруг раскрылись гигантским, безбрежным пространством, что открывалось за пределами массивных ворот «Нова Проспект». Наблюдатели на вышках внимательно следили за передвижением конвоя. На одном из зданий Фрэнк заметил огромную надпись NOVA PROSPECT, видимо, пережиток давних времён. Здания, будто древние монументы, хранили в себе непостижимое очарование; тёмные, пыльные окна, как глаза слепого, хоть и были обращены во внешний мир, но ничего уже не могли видеть, как и сам мир не мог постучаться и пробраться внутрь этих окон. Небо было серым и не таким мрачным, каким оно было, когда Фрэнк копал могильник; даже тогда, когда ему пришлось хоронить человеческие тела, шёл дождь, и небеса были тёмными и хмурыми. Сейчас же солнечные лучи словно бы подогревали облачную завесу, разбавляя её бледным желтоватым сиянием; сквозь тучи даже прорезались потоки света. Холод, правда, был таким же пронзительным и неумолимым; влажный, колючий воздух резал лёгкие и тёр кожу, будто наждачка. Фрэнку еле удавалось унять дрожь. И всё-таки впечатления от открывшегося вида перебивали чувства изнеможения и боли.