Снова послышались клацанье и урчание, с которыми барнакл поедал плоть.
Фрэнк поискал фонарь. Он лежал у ног. Свет был очень слабым. Вероятно, от сильного удара фонарик стал понемногу выходить из строя. Фрэнка вдруг очень напугало то, что он вполне вероятно сейчас останется без источника света. Он схватил фонарик и, будто укачивая его, держал на руках, ожидая, что лампа сама собой придёт в норму и даст прежнюю мощность луча. Свет тускнел и нервно мерцал, выхватывая из тьмы дрожащие образы стен, деревянных подпорок и балок; как бы остерегаясь вторгаться во владения сырого и кромешного мрака, свет становился слабее, и пространство плотнее окружало Фрэнка, ложилось на плечи, облегало спину. Вдруг у абстрактной геометрической величины обнаружились признаки чего-то предметного, ощутимого; пространство являлось чем-то, чьё присутствие можно было уловить кожей, осязать, однако это осязание порождало граничащий с паникой страх, что Фрэнк навсегда останется здесь, на краю колодца, где плескаются человеческие останки.
В темноте раздались шорохи.
Послышались голоса.
Мотнув головой, Фрэнк поднялся на ноги. Мокрая одежда тянула вниз. Казалось, тело облачено в некий металлический скафандр, наподобие тех, что носили ныряльщики в давние времена; каждое движение давалось с трудом, заставляя испытывать напряжение в каждой мышце. Фонарь кое-как освещал путь, однако, ничего, кроме неясных очертаний рельсов, по которым когда-то отсюда увозили тележки с углём, и исколотого кирками пола, видно не было.
Голоса продолжали звучать, вторя крику, который не отпускал Фрэнка.
Остановившись, он попытался сосредоточиться. Воцарилась тишина. Воспалённый рассудок тянул из окружающей тьмы то, что Фрэнк давно спрятал в глубокие тайники души, и теперь всё, что некогда было вытеснено, шло к нему из сердцевины мрака: вполголоса, шорохами, шёпотами… Как бы невзначай, ненароком, тихо, аккуратно безумие проникало в разум, подтачивая его из без того пошатнувшиеся опоры. Фрэнк начал слышать приказы надзирателей — издалека, как вопль Бена. Оскорбления, ругательства. Чем была богата тюремная жизнь. Отяжелевшая от воды одежда словно бы сковала, прибила Фрэнка к месту, и ему ничего не оставалось, как в таком, парализованном, состоянии бороться с разрушением собственного сознания.
Тьма не знала пощады.
Прошлое сгрудилось над ним каменным сводом и не желало отпускать.
Освальд, Бен… они ненавидели его. Они проклинали Фрэнка. Мёртвые постоянно точат зуб на живых, ожидая, когда же те переступят границу, чтобы присоединиться к той бесконечной волне мучений и ненависти, которыми исполнена та, обратная сторона жизни, где стужа и вечная пустота.
Как был в тюрьме, так и остался. Ты боишься увидеть реальность такой, какая она есть. Лучше сидеть взаперти, чем встретиться с действительностью лицом к лицу.
На губах почувствовалось дуновение ветра. Слабое. Свежее.
Почудилось?
Фрэнк задержал дыхание. Он хотел услышать. Тончайший, рассеянный звук, на пределе молчания.
По тоннелю гулял сквозняк, вернее, призрак сквозняка, поскольку поток воздуха был очень хилым.
Воздух шёл из глубины тоннеля.
Губы вновь ощутили прикосновение отнюдь не ледяного, а освежающего холода. Фрэнк вздрогнул. Его наполнил новый прилив сил. Этот ветер — связующая нить между подземельем и поверхностью, заточением и освобождением. Осторожно, стараясь не споткнуться о старые шпалы, Фрэнк шёл вперёд, ловя в пустоте новые дуновения. Через несколько футов сквозняк на некоторое время исчез, и Фрэнк было решил, что воображение само забросило этот крючок в виде потока воздуха, что, впрочем, имело оправдание. Сейчас он был готов поверить даже в экстрасенсорику, в материальность мыслей, в духов и привидений, а рецепторы, возбуждённые выбросом адреналина, фиксировали малейшее изменение во внешней среде, так что Фрэнк обращал внимание на любой, даже самый незначительный признак действия.
Ветер вновь задул, однако сейчас он резвился в тоннеле куда сильнее, и можно было чётко понять, откуда идёт воздух.
Через несколько минут, следуя против вентиляционного потока (Фрэнк освещал себе дорогу, но поскольку лампа горела слабо, света хватало лишь на то, чтобы видеть землю перед собой на расстоянии шага, сама же видимая область будто бы растворялась в неравном сопряжении свечения и темноты), Фрэнк вышел из тоннеля в некий зал.
Тьма стала плавно рассеиваться; возникло впечатление, что пространство пошатывается, растягивается, меняет конфигурации. Где-то находился ещё один источник света, поэтому мрак подрагивал, будто готовясь сбросить окончательно свою густую поволоку; но света было недостаточно, чтобы глаза могли свободно ориентироваться во внешнем мире. Фрэнку начали мерещиться какие-то контуры вещей, стоящие то поодаль, то близко к нему; во взгляде возникали некий змееобразные движения, на пороге горячечного бреда. Темнота оживала, плыла, окутывала Фрэнка мутноватой дымкой. Он будто опьянел и почти не понимал, где оказался.
Наконец объективная действительность собралась в примерную, относительно целую и понятную картину. Фрэнк находился в помещении вроде того, в которое до недавнего спускались шахтёры, однако здесь царило запустение.
Свет исходил из глубины зала, рассеянный и туманный, он словно бы парил, напоминая какую-то чудодейственную сказочную субстанцию, которая могла либо принести человеку дар, либо навлечь на на него проклятье.
Фрэнк направился к источнику света.
Ветер выл под каменными сводами.
Тело пронизывал холод.
Оказалось, что источником света являлась лифтовая шахта; наверху, похоже, кто-то врубил питание. Фрэнк понял, что добрался до противоположного входа в шахты, со стороны кладбища и церкви. Этот вход городской совет решил оставить нерабочим, что объясняло, почему тут так пусто. Но откуда взялся свет и кто включил лампы? Тем более, если хотели, то опустили бы сюда прожектор. В настоящий же момент жерло лифтовой шахты источало очень слабое, почти неуловимое свечение, которое дразнило и подначивало Фрэнка. Он и правда начал сомневаться, что свет ему так нужен в кромешной тьме. Если взгляду придётся довольствоваться размытыми мазками походящего на пыль сияния, то лучше умереть сразу, потому что Фрэнк не сможет свыкнуться с недосягаемостью самого света. Разорванность между совершённой тьмой и ослепительным лучом изнуряла его, и Фрэнк хотел поскорее выбраться на поверхность.
Лифта не было.
Никакой платформы, никакого блока и цепей.
Пустая шахта.
Оно и понятно, раз вход оставили неиспользованным, то зачем делать здесь лифт. Или ручную лестницу.
Впрочем, стены шахты были оборудованы деревянным каркасом, который, судя по всему, тянулся до самого верха, где, точно далёкая звезда, горела лампа. Круглое пятнышко света сильнее дразнило Фрэнка. Он уже и забыл, как выбирался из того колодца. Фрэнк забыл даже про Бена. Крик исчез. Всё смятение и страх выместило желание любым способом забраться на каркас и вылезти наверх.
В этот момент до Фрэнка дошло, что «вылезти» здесь имеет прямой смысл. По-другому никак.
Фрэнк посветил на каркас. Местами брусья подгнили, отсырели и, кажется, гнулись под собственным весом. На всякий случай Фрэнк легонько ударил одну деревяшку. Ничего не произошло. Каркас казался надёжным. Внезапно Фрэнк остановился. И попытался сказать себе: сейчас я буду лезть по балкам вверх. Абсурдности в этом плане присутствовало не меньше, чем в предыдущем, хотя, справедливости ради, в данный момент барнакл бы не помешал.
Сверху дул ветер.
И больше оттуда ничего не было слышно. Логично, ведь вход располагается в нескольких метрах от кладбища, шуметь там некому. Кроме этого, тишина означала, что бомбардировка окончена.
«Я должен выбраться и найти Марийку» — Фрэнк сконцентрировался на этой мысли. Думая о Марийке, он пытался отогнать страх, который не хуже мокрой и оттого громоздкой униформы сковывал руки и заставлял тело цепенеть.