На Фрэнка внезапно навалилась усталость. Он сказал Освальду, что хочет спать и полез на свою койку.
Напоследок, перед тем, как закрыть глаза, Фрэнк решил задать вопрос:
— А что было там, на периметре? Почему… Почему охранников было так мало? Ведь заключённые могут просто сбежать.
— Разве не ясно? — спросил Освальд. — Они истощают нас. Они не видят в нас серьёзного врага, и всё же они не такие идиоты, чтобы оставлять нас совсем без надзора.
Из-за усталости смысл этих слов доходил до Фрэнка очень медленно. И всё равно осталось место для непонимания.
— О чём ты говоришь?
Освальд, казалось, не чувствовал усталости. Он говорил твёрдо и вдохновенно, и Фрэнк думал только о том, сколько энергии даёт такое вдохновение. Его даже не столь волновало качество идей сокамерника, сколько их накал, эмоциональный заряд, заключённый в них.
— Разве ты не замечал, что порой охрана намеренно оставляет нас в нескольких шагах от периметра? Словно дорога наружу открыта. Иллюзия свободы, её близкое предвкушение делает заключение невыносимее — вплоть до того, что человек совершенно теряет силы, теряет веру в себя. Ведь все знают, что «Нова Проспект» никто живым не покинет. Нас дразнят, Фрэнк, дразнят и морят, чтобы в итоге мы превратились в ходячие трупы, как снаружи, так и внутри. Эта еда, которой нас пичкают, думаешь, её достаточно, чтобы насытиться? Нас поддерживают в определённом состоянии, чтобы мы постоянно испытывали слабость.
Освальд говорит это только потому, что ему самому скучно. Так думал Фрэнк. За неимением другого способа скоротать время Освальд пускался в продолжительные, абстрактные монологи; он словно играл роль радио, которое люди оставляют включённым, пока занимаются другими делами. В «Нова Проспект» же других дел не было. И Фрэнку волей неволей приходилось слушать очередные домыслы Освальда, и образ молчаливого затворника, который сложился у Фрэнка в первые месяцы заключения, благополучно исчез, сменившись образом полоумного философа, которому плевать с кем говорить — главное, выразить свои идеи. Но даже несмотря на усталость, Фрэнк проявлял внимание к речам Освальда. В его словах так или иначе проскакивал мотив побега, который Фрэнк тут же отметал. Приятно было мечтать о том, чтобы покинуть стены тюрьмы. Только то, что находилось за её пределами, не внушало никаких надежд на приятную жизнь. В Сити-17 Фрэнку путь заказан. А где находится сама «Нова Проспект» он слабо представлял. Кругом ни души. Территория бесконечных пустошей. В городе говорили, здесь вообще ничего не живёт. Прибрежные зоны уже давно стали вотчиной муравьиных львов, которых Фрэнк видел мельком, и даже этого вполне хватало, чтобы понимать, сколько проблем могут доставить эти твари.
Нет, побег решительно невозможен. Он бессмысленен.
У Освальда было своё мнение на этот счёт.
Фрэнк находился в тюрьме уже полгода. В последние дни его начало изводить чувство, что его вот-вот заберут на процедуру модификации. Тело, как и прежде, терпело на себе жуткие последствия тюремных условий существования. Кишечник вновь работал кое-как, моча с резью и болью выходила наружу, а говно в последние недели и вовсе стало напоминать жидкую кашу. Как обычно, время от времени надзиратели устраивали показательные избиения. Стоило им нанести заключённому ощутимый вред, как появлялся охранник и приказывал выдать избитому дозу физраствора. Заключённый как новенький. Готов для дальнейших наказаний.
Время шло, и ничего не менялось. Только прибывали новые заключённые. И некоторых из них успевали отправить в новую секцию, пока Фрэнк продолжал отбывать срок и работать. Но после карцера такое положение дел его не сильно удручало. Ведь он видел иную сторону жизни. Он видел, что она осмысленна. Что экзистенциальный тупик, к которому стремится привести тюрьма, можно преодолеть. Но это преодоление даётся только ценой смерти прежних иллюзий.
Освальд решил посвятить Фрэнка в свои мысли о побеге, скорее всего, не потому, что Фрэнк в своё время спас Освальда, но из-за того, что Фрэнк интуитивно понимал, каковы его замыслы. И всё же Фрэнк был готов оспорить мнение сокамерника. В нём ещё был силён скепсис.
— Бежать? Куда бежать? — спрашивал Фрэнк. — Не осталось такого места, где можно было бы почувствовать себя свободным. Уж лучше здесь.
— В том-то и дело, — говорил Освальд. — Думаешь, тюрьма — это вот эти стены, это здание, охрана, периметр? Неужели не понятно, что Альянсу не достаточно уничтожить нас физически? Да он раздавил бы нас. В два счёта. Это слишком просто. Он хочет заставить нас поверить в то, что мы бездумные, тупые животные. Что нам скажешь — то мы и сделаем. Альянс пытается убить в нас… душу. Находясь здесь я стал понимать, что эта тюрьма — подобие тюрьмы гораздо более прочной и неприступной. Она внутри, эта тюрьма, внутри каждого из нас. И вот Альянс, он старается сделать эту тюрьму ещё крепче.
— Ты несёшь какую-то чепуху.
— Твоя правда. Думай как хочешь. Тюрьма — это не только «Нова Проспект». Весь мир — казематы. А мир таков, какова твоя душа. И если она заперта в застенках, то и мир для тебя тоже будет навсегда заточён в темнице. Сколько ни беги — всё равно окажешься за решёткой. Побег для меня — это не просто попытка вырваться отсюда. Я хочу выбраться из клетки, которая находится внутри меня. Ты знаешь что такое свобода?
Фрэнк хмыкнул. Естественно, у этого понятия должно быть какое-то словарное значение, но Освальд явно клонил в какую-то другую сторону.
— Это известно только тем, кто понял, что значит действительно быть взаперти, — сказал Освальд. — И кто пытался выбраться, сбежать. Вот там-то и начинается свобода. Свобода души. Внутренняя свобода. Настоящая.
— Ты идеалист. Какая ещё нахрен душа? Кому она вообще нужна сейчас? Люди как крысы — ныкаются по углам и ждут, пока им не дадут поесть.
— Человек не крыса, но если его заставить в это поверить, то… да, мы превратимся в крыс. Я ведь и говорю, что Альянс пытается превратить нас в животных. Заставить нас поверить в то, что внутренней свободы нет. Что душа — это просто мусор. Это бред, в который верят лишь тупые остолопы.
— Это в самом деле бред.
— Ты сам всё понимаешь, просто не хочешь себе в этом признаваться. Ты почему-то боишься этого.
Фрэнк фыркнул и лёг спать. Он не боялся — просто был уверен, что бежать из тюрьмы без толку. Впрочем, как раз эти мысли Освальд и ставил во главу угла, когда говорил о том, почему люди не сбежали ещё из «Нова Проспект». Стены тюрьмы не так уж и крепки; Альянс лишь старается поддерживать ощущение зависимости. Или, что вернее, Альянс старается делать так, чтобы человек вообще ни о чём не думал. Чтобы люди превратились в неповоротливую массу, которая полностью подчиняется командам извне.
— Подумай, — сказал Освальд. — Если откажешься — то хрен с тобой.
— Откажешься? — переспросил Фрэнк. — Ты решил бежать? Если ты внутренне свободен, то зачем тогда сбегать?
— Одно другому не мешает, — ответил Освальд.
Скоро с нижней койки послышался храп.
В камере, как обычно, было холодно, и кожа немного чесалась из-за живущих в тюфяке паразитов.
Ничего нового.
Комментарий к 8. Карцер
Применительно к этой главе хочу сказать, что во многом при её написании я вдохновлялся книгой Джека Лондона “Межзвёздный скиталец”. Впрочем, эта книга служит источником вдохновения и при написании самой повести.
========== 9. “Вдохните пепел” ==========
Фрэнку хотелось отдохнуть. Жёсткий дощатый пол никак не мешал получить хотя бы мизерную долю удовлетворения. Необъяснимое, невесомое и при этом настойчивое ощущение вилось в данный момент близ Фрэнка, подступая к нему, как дикий зверь, и тут же отскакивая… Это ощущение исходило из памяти, тех её далёких изгибов, которыми были сложены воспоминания о карцере в «Нова Проспект». Фрэнк спросил себя: причём здесь карцер? Но именно он всплыл в сознании, те несколько дней, которые Фрэнк провёл в той камере. Что тогда он пережил? Спустя столько лет это всё равно остаётся для него непостижимым по своей сути событием. Вероятно, произошло именно то, что сказал Освальд: один Фрэнк умер в карцере и остался там, а другой, оживший, вышел наружу. Эти мистические бредни оставались для Фрэнка бреднями. Освальд охотно соглашался, что это бред, что, в принципе, не означало, что в нём всё понарошку. То, что Фрэнк чувствовал сейчас и тогда, кардинально отличалось. В карцере, как ни странно, его разум был будто бы раскрепощён, развязан, высвобожден из узлов обыденного восприятия, и находясь взаперти, Фрэнк вместе с тем пребывал далеко за пределами тюрьмы, по ту сторону физического мира; и эти переживания казались Фрэнку самыми что ни на есть реальными — не казались, а были, — его тело словно расширилось, разрослось до границ мира. Сейчас же, наоборот, переживания сомкнулись, сузились, Фрэнк как бы стал атомом, абстрагированным от остального бытия. Чувство бесконечного одиночества преломлялось во Фрэнке, как пучки света, фокусируясь, становятся одним лучом.