Минуя ряды надгробий и могил, Фрэнк шёл навстречу тому, от чего долго и упорно прятался: ужасы воспоминаний, последствия травм и смерти близких ему людей. Город внезапно превратился в персональный ад, и ущелье служило своего рода вратами преисподней, в которой Фрэнк должен встретиться лицом к лицу с тем, чего он предпочитал избегать в невольной надежде вернуться к нормальной жизни. Но этой жизни не суждено случиться.
Лунный свет придавал территории кладбища странный, почти сказочный мотив, и действительность начинала растекаться, расплываться, сгущаться туманной поволокой; неожиданно мир стал живым, одушевлённым, тогда как личность самого Фрэнка уменьшалась под натиском новой реальности, которая, впрочем, по внешнему виду ничем не отличалась от старой, за исключением того, что отныне в любом из объектов этой реальности концентрировалась злая, агрессивная энергия. Жизнь и смерть вдруг поменялись местами. Фрэнк поздно спохватился: он понял, что находится как бы в зазеркалье, где привычные пары противоположностей развернулись и каждая сторона стала означать то, что раньше означала сторона напротив.
Теперь Рэйвенхолм стал действительно родным Фрэнку городом, потому что возродил его вечные страхи и сросся с ними. Плоть от плоти тех кошмаров, что мучили его.
Из ущелья Фрэнк вышел на широкий двор, который принадлежал церкви. Склоны равнин окружали участок наподобие крепостной стены, скрывая также свет луны. Это не помешало Фрэнку, поскольку освещение в городе работало: слева, за сетчатым забором, располагалось высокое здание мануфактуры, примыкающее к территории церкви; площадь у здания Фрэнк увидеть не мог, поскольку находился далеко от забора, а сам двор немного возвышался над улицей. Впрочем, Фрэнку не обязательно было видеть. Он слышал, как из-за забора долетают до двора крики и стоны, просьбы о помощи, мольбы, проклятия… Рой человеческих и нечеловеческих голосов превратился в непрекращающийся поток звуков, что поднимался над черепичными крышами зданий и наполнял яркую лунную ночь.
Подойдя к забору, Фрэнк увидел, как по улице в панике бегут жители. До смерти напуганные, точно загнанные животные, люди метались из стороны в сторону, спасаясь от неизвестной напасти.
Кто-то кричал, что нужно бежать в церковь.
Этот возглас Фрэнку разобрал очень хорошо.
Все остальные слова снова слились в невнятную разноголосицу, от которой, тем не менее, стыла кровь.
За суматохой Фрэнку удалось увидеть причину всеобщего ужаса: хэдкрабы. Они были везде. Мелкие белые тушки проворно передвигались по мощёным тротуарам, напрыгивая на людей, если те оказывались на нужном расстоянии. К горлу подкатил ком. Фрэнк не хотел верить тому, что видели его глаза.
Вся улица, вся площадь были усеяны хэдкрабами. Этих тварей было намного больше, чем людей.
И так во всём городе…
Не столько вопрос, сколько утверждение, с реальностью которого до последнего не хотелось мириться. Фрэнк знал, что так во всём городе.
В последний раз он сталкивался с этими паразитами на побережье. И тогда Фрэнк надеялся, что больше жизнь не сведёт его с подобными отродьями. Пронеслись картины воспоминаний, быстро, как на перемотке: они с Освальдом, обессилевшие, сходящие с ума с голода, обороняются против повстречавшихся в одном из автомобильных тоннелей зомби; как тянулись из тьмы скрюченные когти, а до ушей долетало искажённое рычание и вой, будто жалобная просьба: убей…
Во времена активного и хаотичного схождения измерения Зена с земным измерением люди довольно быстро подобрали понятие для обозначения того, что происходит с человеком, который становится жертвой инопланетного паразита. Кукла, безвольный механизм под руководством хэдкраба — зомби. Богатая культура, взрастившая в себе традицию «живых мертвецов» или заколдованных, проклятых, одержимых силами древнего зла упырей, с невероятной точностью адаптировала человеческое сознание к новым реалиям. На экране или на страницах книг эти люди, вернее, уже не-люди, воспринимались как аллегория, метафора, символ современной эпохи, погрязшей в парадигме употребления, жажды наживы, прибыли, богатства… Люди неизменно готовы слушаться того, кто держит в своих руках власть. Гас Зинке отчëтливо понимал: дабы укрепить свои позиции, необходимо сделать людей зомби — послушными до полного самоотречения индивидами. Помимо своего символического смысла, нежить в комиксах и в фильмах просто-напросто пугала, являясь продуктом вымысла, из которого опять-таки качали деньги. Теперь же фантазии развеялись, будто поп-культура активно подготавливала человечество к коллапсу. Не возникло необходимости придумывать новые термины и обозначения. Всë просто — зомби. И они тоже охотятся за плотью. Тоже руководствуются лишь одним инстинктом. Форма жизни, сведëнная к примитивным принципам.
Ужасы общества потребления вдруг воплотились — не в кинокартине или на страницах постмодернистского романа. Без иронии и «двойного дна». Люди старались избежать участи стать в буквальном смысле сожранными. Обвал биологической биржи. Бывший хозяин природы стал пресмыкающимся.
Сейчас весь Рэйвенхолм кишел хэдкрабами.
С виду сложно было сказать, что город пережил серьёзную атаку: здания по большей части остались целыми; над крышами парили обрывки матовой дымки, серебрящейся в лунном свете, но стоило лишь опустить взгляд на улицы, углубиться в пейзаж, как безмятежная красота фасада сменялась лихорадочным волнением и отчаянием того, что за фасадом скрывалось.
— В церковь! — кричали люди. — В церковь!
Фрэнк невольно внял кличу. Двинувшись вдоль забора, он продолжал наблюдать за творящимся внизу безумием, одновременно испытывая страх и спокойствие. Декорации прекрасного города разрушились, хотя в каком-то смысле Рэйвенхолм с виду всё также напоминал край всех призренных: целые дома, свет в окнах, отремонтированные фабрики — образ точно с памятной открытки. Однако суть декораций в том и заключается, что они только восполняют отсутствующую реальность, а не заменяют её. Чтобы развеять иллюзию, не обязательно эти декорации крушить — достаточно узреть, что рай на самом деле вырезан из картона. И в данную секунду Рэйвенхолм выглядел как картонный, аляповатый городок, поплатившийся наконец за самообман.
Снаружи свет у церкви не горел.
Светились витражи. Значит, внутри есть люди.
Фрэнк подошёл к зданию с заднего фасада; в парадный вход, судя по громким стукам и крикам, ломились люди. Переждав, когда выживших впустят внутрь, Фрэнк постучал в заднюю дверь.
Внутри воцарилось молчание.
— Откройте дверь, — послышался голос Григория.
— Вы сумасшедший!
— Зомби не умеют стучаться!
— Ещё как они по дверям барабанят, я сам слышал!
Фрэнк прижался к двери, ожидая разрешения спора.
Здание церкви, точно скала, стерегло его покой перед лицом погружённого в хаос города. Фрэнк ещё раз задумался о том, почему нет пожаров и разрушений… ведь была бомбардировка… Память прокрутилась, как магнитофонная плёнка: после ударов, что сотрясали подземные своды, не было взрывов. Взрыв ни с чем не спутаешь. Если бы ещё и взрывы произошли, то шахты бы точно завалило так, что все до единого работяги остались бы там навеки.
Почему тогда не было взрывов?
За дверью послышался суетливый гомон. Начали что-то двигать. Через минуту дверь слегка приоткрылась. В проём выскользнул луч света. Яркий, насыщенный. Луч перекрыло лицо.
— Фрэнк?
Привыкнув к свету, Фрэнк узнал Ульриха.
— Давай сюда! — Ульрих открыл тяжёлую дверь, и Фрэнк проскочил внутрь.
— Заприте! Заприте эту долбанную дверь! — раздался крик.
Ульрих запер и вновь забаррикадировал выход.
На какое-то время Фрэнк лишился речи: яркое освещение, такое, которое он не видел будто бы очень давно, вкупе с запахом ладана, ликами святых и орнаментом, пусть поблекшим и обветшалым, подействовали на него столь сильно, что погрузили в отрешённое состояние блаженства. Он словно бы умер и возродился. Не обращая внимания на находящихся рядом людей, Фрэнк, слабо осознавая свои действия, осматривал интерьер церкви заворожённым взглядом, глупо улыбался и не верил своему счастью. И почему раньше он не посещал церковь в Рэйвенхолме? Само убранство, планировка, структура помещения, да и вообще помещение как таковое выглядели своего рода вырезанным из потустороннего мира куском бытия, в котором ещё остались крохи божественного дыхания. Во всяком случае, так определил для себя Фрэнк возникшие ощущения. Любые приметы реальности куда-то исчезли: крики снаружи и стоны и рыдания внутри, — ничто не могло отвлечь Фрэнка от созерцания этой неестественной, космической красоты.