— Фрэнк, как ты здесь оказался? Фрэнк!
Голос звучал откуда-то издалека. Но секунду спустя чувство реальности вернулось к Фрэнку.
— Как ты тут очутился? — повторил вопрос Григорий.
Взгляд у него был удивлённый и напуганный.
— Я вылез со стороны кладбища, — ответил Фрэнк.
— Что? — вмешался в разговор Ульрих. — Тот же выход завален.
Фрэнк пожал плечами.
— Вот видишь, не зря же ты свет врубил! — сказал Ульрих Григорию.
— О чём ты? — спросил Фрэнк.
— Рональд приказал подать питание на дополнительные выходы из шахт… Ну, знаешь, вдруг бы вам удалось выбраться. А где остальные?
Фрэнк промолчал.
— Где Бен? — спросил Ульрих.
Фрэнк опустил голову, не в силах вымолвить ни слова.
Ульрих, пряча слёзы, застонал и отошёл в сторону.
Своды церкви словно бы заныли.
— Что произошло? — спросил Фрэнк у Григория.
— Я не знаю. Вечером начался артобстрел. Все думали, это разрывные снаряды… Я раньше такого не видел. Эти снаряды не взрывались. Да и не снаряды это, а капсулы.
После этих слов дальнейших объяснений не требовалось. Логическая цепочка, отыскав последний сегмент, выстроилась в завершённый ряд: Альянс забросал Рэйвенхолм биологическим оружием. В капсулах — хэдкрабы. Без шума, без разрушений — город медленно умирал в муках.
Фрэнк оглянулся.
Выжившие ютились вдоль стен, в тени, словно врастая в интерьер. Фрэнк мало кого знал из присутствующих. Фигуры людей сливались в единый узор, напоминая узников «Нова Проспект» — масса сгорбленных, неотличимых друг от друга заключённых, с потускневшими глазами и исхудавшими лицами; человек как бы становится тоньше, стирается из физического мира, достигая крайнего состояния, отделяющего полное небытие от какого-никакого проблеска существования.
Григорий что-то произнёс на своём языке.
— Пути Господни неисповедимы, — сказал Фрэнк. — Ведь так?
Григорий кивнул и посмотрел на лики святых.
Потемневшие от времени образы пронизывали окружающий мир тихим, вкрадчивым взглядом.
С улицы донёсся протяжный, нечеловеческий вопль.
— Зомби вроде так не орут? — сказал Ульрих.
Спасённые начали обсуждать план действий, который свёлся к тому, чтобы отправиться к «Восточной Чёрной Мезе». Но покидать церковь сейчас опасно. Необходимо подождать, когда всё затихнет.
— Боюсь, мы погибнем прежде, чем достигнем базы, — сказал Григорий.
— Но пытаться стоит, — запротестовал один из жителей. — Я слышал, что кому-то, кто был поблизости от «Чёрной Мезы», удалось попасть внутрь.
— А я слышала, что жителей, живущих у администрации, почти сразу эвакуировали в «Чёрную Мезу», — добавила женщина.
Фрэнк не вслушивался в спор.
Ещё вчера эти люди веселились, махали ему, делясь своей радостью, на которую Фрэнк отвечал сдержанной улыбкой. Они искренне верили в собственное счастье. А теперь — их мирок разрушен, более того — они переживали его разрушение. Альянс поступил весьма изощрённо, словно заигрывая, потешаясь над жителями города: ему не так важно было уничтожить поселение, как позволить ему ощутить всю гамму эмоций, что сопровождает умирающего на пути к последнему вздоху. Люди видели, как погибает их счастье, как мечта о нормальной жизни катится в пропасть, и это движение никак не остановить.
— И разве Бог этого хотел? — спросил кто-то у Григория. — Он хотел, чтобы всё так произошло?
— Вера закаляется в бедах, — ответил Григорий. — Не мне говорить, чего хочет Бог. Единственное, что он желает, — чтобы человек сохранял веру.
— Вера не поможет выжить.
Григорий промолчал в ответ.
— Эй, куда ты? — спросил Ульрих, увидев, как Фрэнк разбирает баррикаду у парадного входа.
— Я должен идти, — сказал Фрэнк.
— Что? Нет! Стой! Куда идти? Разве не слышишь? Да там везде эти твари, ты не выживешь!
Перепуганные жители начали умолять Фрэнка не открывать двери.
— Я выйду, и ты тут же запри двери, — сказал Фрэнк Ульриху.
— Ты идиот, Фрэнк! Надо дождаться, пока всё уляжется.
Фрэнк не очень понимал, что имелось в виду под словом «уляжется». Город и так заполонили зомби. К тому же, Фрэнк не решался сказать, что истинная цель его пути — Марийка.
Григорий не стал препятствовать Фрэнку.
— Чёрт! — Ульрих взмахнул руками. — Ладно, катись!
— Закройте двери! — просили спасённые. — Закройте!
Приоткрыв створку, Фрэнк пролез в образовавшийся проём. Как только он оказался снаружи, дверь захлопнулась.
========== 10. Беглецы ==========
Два года назад, «Нова Проспект»
Дни сменяли друг друга; тюрьма превратилась в рутину. Фрэнк больше не ждал, когда его заберут в новую секцию. Он смирился с неопределённостью, хотя, что можно было назвать более определённым, как не жизнь в «Нова Проспект».
Камера. Работа. Камера. Работа.
Практически всегда Фрэнка отправляли на перерабатыватель, и почти всегда ему доставалось место у какого-нибудь станка, число манипуляций с которым сводилось к одной-единственной операции. Нажал кнопку — механизм запустился. Нажал — и снова.
Время рассыпалось, точно ветхая ткань, и Фрэнк давно потерял счёт дням. Чего не скажешь об Освальде. Он продолжал считать; так Фрэнк узнал, что уже наступила зима, чего, впрочем, по погоде никак нельзя было утверждать — из-за деятельности Альянса климат на планете значительно изменился, став однообразным. Одна и та же погода, одни и те же стены и порядок дня, сутки не столько сменяли друг друга, сколько перетекали одно в другое, напоминая бесконечную ленту, и приходилось пользоваться банальной по своему принципу операцией счёта, чтобы не сойти с ума окончательно в таких условиях. «Нова Проспект» в утрированной, сгущённой форме демонстрировала прообраз мира, к которому стремился Альянс: завоёванное время, побеждённая смерть, непрестанная переработка материала, пока не останется ничего, кроме чистого эффекта производства. Кроме света. Любое сырьё, любая материя, любой объект физического мира должен беспрепятственно раствориться в безмерном потоке великого света. Во вселенной нет побочных материалов, энергия не тратится, а свободно течёт, не рассеиваясь впустую.
Никаких изменений, никаких перемен — и никаких жертв, связанных с этими переменами.
— О чём думаешь? — спросил как-то Фрэнк.
— Я не думаю. Я жду, — ответил Освальд.
— Чего ждёшь?
— Подходящего момента.
После этого оба уснули.
У Фрэнка был свой метод сопротивления одурманивающему ритму. Он постоянно размышлял о побеге. Эта идея, как споры, занесённые мозг, постепенно разрослась, заняв всё свободное пространство. Впрочем, дальше гипотетических прикидок, как можно сбежать, Фрэнк не заходил. Он никак не мог понять, как же связываются у Освальда внутренняя и внешняя свобода. Даже если ты не видишь поводка, это не значит, что его нет. Освальд, видимо, был слишком умён — в том числе для самого себя. Удивительно, как легко спала почти мистическая аура с этого человека. Для этого достаточно было «умереть».
Фрэнк больше не вспоминал о карцере. Иногда он видел сны о нём, снова чувствуя себя связанным, обездвиженным, задавленным, и тогда Фрэнк просыпался в холодном поту, радуясь, что камера хотя бы попросторней той конуры.
Если побег удастся, далеко уйти не получится — Фрэнк и Освальд умрут посреди пустошей от истощения и голода. Проблем было достаточно. Им просто не хватит сил найти себе какое-нибудь пропитание и прибежище. При этом, Освальда, как можно было судить, не слишком волновала прагматическая сторона дела: наибольшей важностью для него обладал сам факт того, что он должен оказаться за пределами «Нова Проспект». Свобода стала наваждением, проклятой мечтой, которой Освальд, видимо, предавался уже очень долгое время. Вполне вероятно, свобода попросту соблазняла его, однако, не менее вероятно то, что как раз этому соблазну Освальд сопротивлялся больше всего.