Построив заключённых в две шеренги, охранники повели их через подземный этаж на склад, где выдавались инструменты и рабочая одежда.
Туман, что до сих пор окутывал рассудок размытыми, доходящими в своей неясности до галлюцинаций мыслями, рассеивался, пока Фрэнк шагал по коридору, которым ему не удалось вернуться в прошлый раз. Находясь в карцере, Фрэнк представлял себе этот коридор, его пыльные углы и красные стены, освещаемые несколькими лампами; представлял, как возвращается обратно в камеру, чтобы лечь на влажный от холода, кишащий клопами тюфяк… У мечтаний значительно снижаются стандарты, когда твоё тело пережимают жгутами и зашвыривают в ледяную металлическую коробку — без света и без единого звука. Тогда и тюремная камера кажется образцом прекрасного жилья.
Страх становился сильнее. По спине пробежала дрожь. Трудно было сказать, страх ли сейчас дёргал Фрэнка или предвкушение события, которое они с Освальдом обсуждали, о котором он думал, пока наконец не наступал сон, где короткими и мимолётными обрывками вихрились образы детства, юности, безмятежного прошлого… Сон, где эти образы не склеивались в единую картину; они больше не могли выступать носителями какой-то конкретной, личной истории определённого человека. Фрэнк словно бы лишился собственной биографии, стал человеком без прошлого; воспоминания превратились в мешанину из разнообразных чувств и эмоций — штрихи так и не завершённого портрета. Каждый элемент стал будто бы элементом другой, совершенно далёкой жизни. А Фрэнк здесь. Пустой. Брошенный. Память — лишь придумка, вымысел, плод кошмарных сновидений. Ничего не было. Ни жизни в Висконсине, ни Гаса Зинке. Всё потерялось, раздробилось, рассыпалось на тысячи мелких осколков, которые, наверное, и не составляли никогда единой фигуры.
Фрэнк посмотрел на Освальда. Тот никак не выдавал своих намерений. Видимо, сокамерник считал, что и в этот раз побег не удастся.
Чего же тогда стоят все эти идеи, разговоры о свободе? Получается, Освальд врал? Ему не было резона лгать. Всё объяснялось малодушием Фрэнка — он хотел сбежать, чтобы хоть как-то справиться с пробудившейся для него действительностью. Она пугала, но она же и воодушевляла. Фрэнк чувствовал ровное дыхание, исходящее из средоточия тьмы раскрытого дверного проёма. Той тьмы, откуда к нему пожаловал убитый ГО-шник. Тьмы, одновременно бесплотной и состоящей из трупов — из разложившихся или ещё гниющих органических тканей; из вывалившихся органов, холодной кожи, которая на ощупь напоминает половую тряпку… И только эта тьма поддерживала во Фрэнке доходящее до экзальтированной чистоты ощущение подлинности бытия. Предельная точка, откуда можно вернуться только в свои грёзы. Да и грёзами это назвать нельзя. Забытье, отключка. Другой полюс пустоты.
Зэкам выдали куртки и инструменты и вывели на плац, откуда, по уже знакомому маршруту, повели к периметру.
Фрэнка вновь поставили в пару с Освальдом, и, как тогда, Фрэнк толкал тележку, а сокамерник нёс лопаты.
Прежний вид. Будто пространство намертво срослось со временем. Мир, как фотокарточка, изъятый из непостоянства. Только шум моря напоминал ещё, что этот мир жив. Хотя, такая жизнь мало чем отличалась от жизни заключённых «Нова Проспект». По инерции стучало сердце, и орган был готов вот-вот заглохнуть.
Их вели дальше в равнины — так далеко, что очертания тюрьмы уже едва угадывались за склонами каменистых холмов; лишь дымовые трубы слабо виднелись на фоне металлического неба.
И правда, что в мире с изменением климата исчезли цвета. Трава, земля, облака, солнце, небо, вода — всё будто приняло одну, базовую тональность, получившуюся в результате выхолащивания погодных условий.
На периметре заключенных распределили по участкам необходимых работ.
Фрэнку с Освальдом достался отрезок далеко от побережья.
Нужно было устранить неполадки в автоматических настройках устройств заграждения, затем — заменить вышедший из строя гидрант. На словах работа требовала большой подготовки и специальных навыков, но на деле все ремонтные процедуры сводились к односоставным комбинациям нехитрых манипуляций. Суть не в качестве труда. Созданные Альянсом технологии в собственной эксплуатации прекрасно обходились без человеческого присутствия. В «Нова Проспект» работа должна быть не эффективной, а методичной, из-за чего человек постепенно превращается в пустую оболочку. Такая ритмичность заглушала рассудок до совершенного, тупикового безразличия. Заключённый — это податливый, послушный до полного подчинения механизм.
Фрэнк начал проверять автоматику. Устройство совершило пробный удар — земля содрогнулась, как при взрыве бомбы. Отключив гидрант, Фрэнк вскрыл корпус командной панели, под которой оказалось несколько рядов разноцветных тумблеров. Для столь продвинутой цивилизации, как Альянс, подобная схема являлась до смешного примитивной, однако, принимая во внимание, что обслуживанием устройств подавления занимаются люди, далёкие от инженерного дело, становится понятными старания Альянса максимально упростить свои механизмы.
Освальд работал, не подавая вида. Вероятно, он считал, что совершать побег сейчас нет смысла. Тогда бы мог сказать Фрэнку, ведь они вроде как сообщники. Почему Освальд молчит? Фрэнка съедало нетерпение. Равнины за пределами периметра теперь почему-то не казались такими безлюдными; объективно пейзаж был по-прежнему убогим, серым и стылым, но чувства пробуждал иные. Фрэнк вдруг осознал, что на самом деле он надеется — надеется сбежать, а значит — спастись. Надежда — клетка покрепче тюремной камеры, поэтому Фрэнк старался не думать о том, что когда-нибудь сможет покинуть «Нова Проспект» в добром здравии, ведь в противном случае его мучения возросли бы. Но что сейчас? Как наивный юнец, заметив малую часть света, он уверовал всей душой, что выберется отсюда, и ад останется позади. Вера легко подменяет собой реальность. Человек начинает видеть то, чего нет, что обитает исключительно в сознании того, кто поддался надежде.
— Перестань оглядываться, — произнёс Освальд. — Иначе они обратят внимание.
Фрэнк на мгновение почувствовал себя униженным из-за замечания, но затем понял, что своими действиями он и впрямь может спровоцировать охрану.
— Ты готов? — спросил Освальд.
— Да.
— Нужно дождаться момента, когда мы будем вне поля зрения охранника. И тогда рвануть. Побежим дальше по склону. Так далеко, как только сможем.
Солдат на периметре, как обычно, было мало. Патрулируя участки, где проводился ремонт, они иногда оставляли заключённых без надзора. Освальд с Фрэнком украдкой следили за дежурившим рядом с их местом солдатом. Охранник временами покидал пост, но быстро возвращался, не оставляя сообщникам шанса рвануть отсюда. Понятно, что у них будет от силы пара минут, чтобы убежать от периметра так далеко, как это возможно, прежде чем начнётся погоня, но это лучше, чем ничего. Иного варианта нет. Идея до сих пор казалась Фрэнку абсурдной, однако попробовать стоило. В крайнем случае, охрана тюрьмы быстро расправится с беглецами и смерть будет лёгкой. Подспудно Фрэнк надеялся именно на такой исход. Свобода или смерть. Всё время, начиная с прибытия в «Нова Проспект» и до настоящего момента, сжалось до очень плотного, невыносимо тяжёлого сгустка, и Фрэнк не чувствовал ни холода, ни изнеможения — только очень напряжённое, нервное волнение, которое могло попросту разорвать сердце на куски в случае, если он сейчас наконец не ступит за пределы периметра. Мечты о побеге вдруг воплотились, и жизнь будто дразнила Фрэнка, издевалась над ним, заставляя всё больше погружаться в тёмную и вязкую материю бесконечного ожидания.
— Уходи, уходи, — шептал Освальд, будто пытаясь заговорить дежурившего солдата.
Нервы сдавали.
Неважно, что их будет ждать в пустошах. Неважно, что скорее всего они умрут от голода и переутомления. Фрэнк с Освальдом готовы были на любой риск. Надо лишь дождаться.
Терпение…
В последний момент Фрэнк подумал, что будет лучше оставить всё как есть. Пройдёт время — и он спокойно умрёт в тюрьме. С крышей над головой, с едой. Какое-никакое благополучие обеспечивало и мирную кончину. По сути побег — глупое и бестолковое решение. Кто в здравом уме оставит кров и пищу, хоть и в подобном виде?