Радиостанция зашумела. Бен включил приём:
— На связи.
— Как там дела? — раздался искажённый помехами в эфире голос, который напомнил Фрэнку голос в «Нова Проспект».
— Как и ожидалось, полезли муравьиные львы.
— Возвращайся, Бен. «Чёрная Меза» закончила испытания.
— Понял, Рональд. Конец связи.
Бен выключил приём, и шипение прекратилось.
— Я отведу тебя к лекарю, — сказал Бен. — Я придумаю что-нибудь. Не говори никому, что ты беглец.
Фрэнк кивнул. Это последнее, что он расслышал и на что мог адекватно среагировать; секундой после глаза заволокла чёрная, как дым, пелена, и разум рухнул в пропасть. Чьи-то руки подхватили его. Падение длилось вечность.
========== 11. “Мы не ходим в Рэйвенхолм” ==========
Город наполняли крики и вопли.
Под курткой скользнули струйки холодного пота. Фрэнк оцепенел. Он оказался здесь словно бы прямиком из заваленных шахт - интерьер церкви остался в памяти как нечто несуществующее, эфемерное, сновидческое, пусть Фрэнк покинул здание только что. Мгновение - и чудесные своды, сами собой источающие божественное свечение, растаяли во мгле, как если их не было вовсе. Теперь - только ледяной, сковывающий ужас. Земля без бога, без человека, без жизни. Декорации восставшего из обломков войны общества - фальшивка и ложь.
Фрэнк вышел на дорогу.
Горело несколько фонарей. По брусчатке вели кровавые разводы, пятна.
Каждая тень, каждый угол представляли собой опасность - там могли находиться хэдкрабы. Твари очень любят нападать из засады, напрыгивая со спины.
И сейчас паразиты - везде.
Фрэнк шёл вдоль дома, двигаясь боком, спиной к зданию. От страха тряслись ноги, дыхание то и дело сбивалось - Фрэнк останавливался, чтобы привести чувства и мысли в порядок, насколько это возможно. Сложно сохранить трезвый рассудок, когда непрерывно и отовсюду раздаются панические крики, кто-то ревёт, рычит, и не ясно, человек это или какая-то обращённая тварь…
Зомби вроде так не орут.
Ульрих о чём-то догадывался: в городе появились другие создания, кроме зомби. Или - это другие зомби - другой формы, другого строения? Фрэнка пробила дрожь. Ясность сознания сильно уступала бессознательной, первобытной тревоге перед неизведанным. Люди прекрасно знали, как выглядят обычные зомби, знали, какую опасность представляют собой представляют эти монстры. Фрэнк хорошо помнил, как беженцы, уверенные в возможности излечения, пытались отделить хэдкрабов от тел своих родственников или друзей, которым не посчастливилось стать жертвой паразита. Чаще всего это заканчивалось либо смертью того, от кого пытались открепить пришельца, либо смертью того, кто пытался открепить, либо гибелью обоих. Хэдкрабы значительно поубавили численность населения, которое смогло в своё время выжить после портальных штормов и войны с Альянсом.
И всё-таки - в Рэйвенхолме другие зомби? Рассуждать об этом становится тяжелее от осознания того, что речь идёт о некогда живых людях, о тех, с кем ты недавно общался, кого ты любил, о ком заботился. Проблема заключалась не в выживании как таковом, а в психологии. Ведь, например, у отца вряд ли поднимется рука убить собственного ребёнка, пусть тот безвозвратно обращён в одно из чудищ. Фрэнка мало что связывало с людьми в Рэйвенхолме, однако он не был уверен, что у него поднимется рука покончить с попавшимся на пути тварями. Можно сколько угодно отгораживать себя от общества, делать вид, что ты сам по себе - придёт момент, когда окажется, что за выставляемым напоказ отшельничеством скрывалось искреннее желание стать ближе к людям… Впрочем, после “Нова Проспект” Фрэнк сознательно шёл на то, чтобы как можно меньше общаться с людьми. Какой-то невидимый изъян скрывался в каждом человеке. Что-то, что сводило на нет всё благополучие человеческого сосуществования. Это - лишь декорации, фальшивый интерьер, на самом деле людей разделяет пропасть; каждый одинок, изолирован; каждый ведом глубоко эгоистическими желаниями. Тюрьма усилила эффект, и весь мир отныне казался Фрэнку погибшим, выхолощенным, пустотным. Только один человек вызывал в сердце отклик. Лишь он ещё давал Фрэнку надежду, он призывал его идти дальше, несмотря на страх, безысходность, одиночество…
Свет начал мерцать.
В глазах зарябило, отдаваясь тупой болью в затылке.
Фрэнк двигался почти вслепую, пока не заметил в конце улицы группу людей. Они поднимались по дороге, ковыляя и хромая. Фрэнк остановился. Сердце ухнуло куда-то в живот.
Люди приближались, волоча вывернутые ноги, и руки у них как-то странно были выгнуты, и головы - слишком большие, как у инопланетян со страниц старых научно-фантастических журналов. Но было бы это очередным хоррором, выдумкой, фантазией озабоченного автора - всё наоборот, и смрад, долетавший до Фрэнка, клокочущие, рваные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь, силуэты, то и дело, как на киноплёнке, возникающие и исчезающие в нервном мерцании, были реальны. И страх тоже самый настоящий.
Из мычания и воя, что издавали зомби, угадывались слова. Будто люди обращались с мольбой к миру. Они оставались в сознании - и о чём-то просили.
- Боже… - слово внезапно возникло из мешанины звуков и шумов, едва стремящихся к стройности человеческого слога.
- Помоги, боже! - раздался голос. Фрэнк был готов поклясться - это был именно голос, и озвучил его зомби.
Но это ведь невозможно. Хэдкраб подавляет почти всю мозговую активность. Или нет…
Наверняка Фрэнк знал одно: надо бежать. Без оглядки, без плана, главное - как можно дальше. Нырнув в ближайший переулок, он оказался во дворе, где темнота, будто нежить из детских сказок, потянулась к нему кривыми, обезображенными пальцами. Из тени выступили силуэты - пошатывающиеся, как сломанные марионетки, уже не люди, но - некая форма жизни, которая сама боролась за недавно обретённое существование, стремилась удовлетворить первичную потребность в пропитании. Воплощённый голод, беспримесный инстинкт. В оголённом стремлении любой ценой выжить даже категория ужаса теряет свою изначальную ценность, ведь ужас - это ощущение, которое всё ещё отделяет человека от того, что этот ужас вызывает. Но защитная реакция даёт сбой, и гораздо легче сойти с ума, распрощаться с жизнью хотя бы на уровне осознания, чтобы оставить ещё дышащее тело на растерзание тем, кто останется после тебя. Ужас спасает, оберегает человека, скрывает те стороны бытия, что невыносимы, смертельно опасны для восприятия. Но в данный момент сам ужас мерк при виде разорванных грудных клеток - края ран усеяны мелкими зубами; видны органы, которые теперь стали частью новой биологической системы.
Тьма заговорила - слова как бы перемалывали поражённые параличом челюсти:
- Господи, помоги! Господи!
Но зомби не говорят. Эти твари не говорят, потому что они больше не люди.
Окна домов светились жёлтым. Это мог быть очередной вечер рабочего дня.
Фрэнк рванул в сторону арки, выбежав на площадь перед фабрикой. Лунный свет, будто саван, ниспадал на сгущённое полумраком пространство, и, казалось бы, катастрофы не случилось: целое здание нависало над Фрэнком громадным монументом, высеченным из серебристой ночи и в котором, наподобие инкрустаций, сверкали окна. Но стоило опустить взгляд, к подножию, как образ благополучия резко менялся: плац был усеян несколькими вонзёнными в землю снарядами - чёрными и блестящими, раскрытыми, наподобие гигантских экзотических цветков. Видимо, внутри этих устройств Альянс и доставил в Рэйвенхолм паразитов.
Кому повезло - умерли своей смертью. Их трупы сейчас поедали те, кому повезло в разы меньше. Пальцы с заострёнными когтями впивались в свежую плоть, отрывая большие куски, отправляя их в рот… Зомби спокойно проводили трапезу, не обращая внимания на внезапно появившегося Фрэнка. Он же потерял дар речи; не страх и не ужас, а другое, более фундаментальное чувство, то самое, которое человек испытывает, когда только появляется на свет или умирает, сковало сейчас Фрэнка. Память мгновенно оживила картины войны и смертей, эпидемий, захлестнувших мир во время портальных штормов; моментально перед глазами пронеслись сотни и сотни вспышек, и каждая из них - отдельная судьба, конкретная жизнь, которая не стоит ничего по сравнению с тем кошмаром, в котором очутился Фрэнк. Он даже не верил, что сам ещё жив. Кожу слегка покалывало - ощущение, которое было единственным, что удерживало его рассудок в реальности, потому что Фрэнк почти утратил контроль над собственным телом. Ни вид обращённых в монстров людей, ни темнота, из которой его мог настигнуть паразит, ни сами паразиты не пугали Фрэнка насколько, насколько его пугало откровение: все надежды на мирную жизнь оказались не более чем жалкой буффонадой, картонной игрушкой, которую равнодушный ветер разорвал на части, не заметив даже, что натворил. Фрэнка пронзило насквозь осознание собственной слабости и беспомощности: он увидел себя среди выживших, что ютились у стены внутри церкви; он увидел себя среди трупов, которых закапывал во внутреннем дворе тюрьмы; он увидел всю свою жизнь и понял, что всегда пытался отвергнуть неизбежное.