Не переставая всхлипывать, она склонила темную головку мне на грудь. Раньше я никогда не видел ее в слезах – ведь мы были так счастливы, – поэтому я не на шутку испугался.
– В чем дело? Не томи меня.
– Это все миссис Дорман, – всхлипнула она.
– Что же она натворила? – допытывался я, почувствовав огромное облегчение.
– Она сказала, что уйдет от нас еще до конца месяца, сказала, у нее захворала племянница. Сейчас она отправилась ее проведать, но это просто отговорка, потому что ее племянница больна уже давно. Наверное, кто-то настроил ее против нас. Она вела себя так странно…
– Успокойся, любимая, – сказал я. – Что бы там ни было, не плачь, не то я заплачу вместе с тобой и ты перестанешь меня уважать.
Она послушно вытерла глаза моим платком и слабо улыбнулась.
– Видишь ли, – продолжала она, – это и в самом деле очень серьезно, ведь деревенские все заодно, и если уж кто-нибудь из них заартачился, то, будь уверен, никто другой не согласится. И мне придется стряпать и мыть противные грязные тарелки, а тебе – таскать воду, чистить башмаки и ножи, и у нас не останется времени ни на что: ни на живопись, ни на поэзию, ни на то, чтобы заработать денег. Мы будем трудиться, не разгибая спины, и отдыхать, дожидаясь, пока вскипит чайник.
Я возразил, что, даже если нам придется выполнять все эти обязанности, времени хватит и для работы, и для отдыха. Однако она желала видеть вещи только в самом мрачном свете. Моя Лаура не отличалась благоразумием, но, будь она такой же рассудительной, как Уэйтли, я не мог бы любить ее сильней.
– Я побеседую с миссис Дорман, когда она вернется, и постараюсь отговорить ее, – сказал я. – Возможно, она хочет получить прибавку к жалованью. Все как-нибудь образуется. Пойдем прогуляемся до церкви.
Огромное здание церкви одиноко высилось вдали, и мы любили наведываться туда, особенно светлыми ночами. Тропа тянулась краем леса, пересекала его, взбиралась на гребень холма, шла лугами и огибала церковную стену, над которой темными купами высились старые тисы. Тропа эта, частью мощеная, звалась «погребальной», так как по ней с незапамятных времен возили на погост покойников. Кладбище густо поросло деревьями, стоявшие за оградой древние вязы простирали величественные длани над мирно спавшими мертвецами. В храм вела массивная низкая паперть с норманнским порталом и тяжелой дубовой дверью, окованной железом. Внутри уходили во мрак высокие своды, меж которыми в лунном свете белели окна с частым переплетом. В алтаре тускло мерцали благородными красками витражи, в их неровном свете темные дубовые хоры сливались с зыбкими тенями. По обе стороны от престола на низком постаменте лежали серые мраморные фигуры двух рыцарей в полном вооружении, с руками, сложенными в вечной молитве. Эти фигуры всегда бросались в глаза, даже при самом скудном освещении. Имен тех рыцарей давно никто не помнил, но, по рассказам крестьян, были они свирепы и жестоки, чинили разбой на суше и на море, сея вокруг страх и отчаяние, и за неслыханные злодейства их постигла небесная кара: их родовое гнездо, тот большой дом, что стоял на месте нашего коттеджа, поразила молния. Однако золото их наследников купило им место в церкви. Взглянув на грубые, жестокие лица из мрамора, в эту историю легко было поверить.
В ту ночь церковь выглядела особенно живописно и таинственно. Тени от тисов падали сквозь окна в нефе, ложась неровными пятнами на колонны. Мы сели рядом и молча наслаждались торжественной красотой древнего храма, нам словно передалось благоговение, вдохновлявшее в древности его строителей. Мы подошли к алтарю поглядеть на спящих воинов. Затем отдохнули немного на каменной скамье портала, глядя на притихшие луга, залитые лунным светом, каждой частицей своего существа чувствуя спокойствие ночи и счастье любви, и наконец отправились домой, размышляя о том, что все наши житейские заботы всего лишь суета.
Как только миссис Дорман вернулась из деревни, я пригласил ее поговорить с глазу на глаз.
– Миссис Дорман, – произнес я, когда она вошла в мою мастерскую, – вы и впрямь намерены нас покинуть?
– Мне надобно уйти еще до конца месяца, сэр, – ответила она с присущим ей спокойным достоинством.
– Вы чем-то недовольны?
– Что вы, что вы, сэр, вы и ваша жена так добры ко мне…
– Так в чем же дело? Вам не хватает жалованья?
– Нет, сэр, я получаю достаточно.
– Тогда почему вы уходите?
– Я рада бы остаться, да… – с некоторым колебанием: – У меня захворала племянница.
– Но ваша племянница больна с тех пор, как мы здесь поселились.
Ответа не последовало. Настала долгая, тягостная пауза. Я нарушил ее.