Простота в доме при моих родителях как нельзя лучше вязалась, я сказал бы, с их жизненным тактом, благодаря которому они так просто сближались с людьми простыми и бедными. Заполняться же вещами дом стал уже при нас, когда, покинув Петербург, мы окончательно поселились в Буйцах.
Но вернусь к описанию спальни. Диван, который стоял под портретом моей матери, был, между прочими подарками, подарен нам к свадьбе моими двоюродными братьями М.[19] и Д.[20] Олсуфьевыми и раньше стоял у них в нижнем этаже Фонтанкского дома. Он нам так нравился, что мы, признаться, сами его у них выпросили. Между стенкою дивана и портретом моей матери висела темпера графа Владимира Комаровского, закантованная золотой бумажкой – в стиле XVIII века. Перед замуравленным окном стояло белое кресло; в промежутке же между окном и портретом моей матери были развешены: портрет С<они> в гладкой золотой рамке, написанный Д. С. Стеллецким пастелью, – С<оня> сидит в столовой на петровском стуле, она в красном платке, черной бархатной юбке и лаковых башмаках, сзади большой резной шкаф Renaissance; затем старинная гравюра, изображавшая пышное празднество во Флоренции; акварельный эскиз Стеллецкого – половецкая царевна; потом фрагмент миниатюры на пергаменте из старой итальянской книги «Bella Marianna» – вещь, привезенная нами как-то из Венеции. В северо-восточном углу стоял шкаф красного дерева, а над ним висела гравюра, парная той, какая была над умывальником и тоже носившая название «Le mage».
В простенке между портретом матери и другим окном той же восточной стены висели: акварельный портрет Натальи Ивановны Толстой[21], двоюродной сестры моего отца; портрет бабушки графини Марии Алексеевны Олсуфьевой с моим отцом ребенком – милая акварель, вероятно, конца 40-х (В оригинале было: «самого начала 50-х». Исправлено рукой О. в копии.) годов, и фотография моего отца молодым человеком в штатском, снятая в его студенческие годы или за границей; эта фотография была в овальной ореховой рамке 60-х годов и была как-то дана мне тетушкой баронессой Марией Васильевной Мейендорф, сестрой моего отца. Тетушка была замужем за другом детства бароном Феодором Егоровичем Мейендорф<ом>: отец барона Феодора Егоровича был генерал-адъютан том и обер-шталмейстером государя Николая Павловича; мой отец рассказывал, что, бывало, в Петергофе детьми они с Мейендорфами забирались на запятки коляски старика барона, который сгонял их своим длинным бичом.
Софья Владимировна Олсуфьева на обрыве реки Непрядвы. Красные Буйцы, около 1904. Частное собрание, Москва
Перед окном стоял небольшой туалетный столик карельской березы с бронзою начала XIX столетия[22]: средняя часть его крышки подымалась и открывала зеркало, а боковые части той же крышки откидывались на сторону – под ними были ящички; столик этот был из старой карельской мебели, собранной моей матерью для моих двух петербургских комнат в начале 90-х годов; здесь, у С<они>, он стоял закрытым; на нем было зеркало с гладкой серебряной рамкою моей бабушки графини Марии Николаевны, перед которым на тонкой прозрачной салфетке были расставлены туалетные приборы С<они>, подаренные ей в чемодане к свадьбе моей матерью, – граненый в клетку хрусталь с серебряными золочеными крышками; тут же стояло два флакона 30-х годов молочного стекла для туалетных вод, купленных мною в Туле, а среди этих вещей лежало небольшое граненое яичко зелено-голубого стекла – из детских вещиц С<они>; такие вещицы обычно никем не берегутся и живут на столах годами, напоминая самым неожиданным образом события прошлого, ничем как будто и не связанные с ними.
Перед столом стоял красивый белый стул XVIII столетия[23] времен Анны Иоанновны, с подушкой малинового бархата; он был приобретен мною у одного старьевщика в Туле. Из окна открывался далекий вид на долину Непрядвы с се заливными лугами; вдали налево виднелась старая дубрава Терны; а перед самым окном в саду на высоком пьедестале белого тесаного камня в духе Renaissance (формы опрокинутого обелиска) был поставлен бюст Леонардо да Винчи, темная бронза с позолотой, талантливое произведение Стеллецкого и его милый нам подарок.
В юго-восточном углу помещался киот, еще моей бабушки графини Марии Николаевны, выкрашенный в духе 50-х годов темно-бурой краской; в киоте были иконы: Спасителя и Корсунской Богоматери, благословение наших родителей нам на свадьбу (иконы XVI–XVII века); икона Спасителя – благословение мне, тоже на свадьбу, императрицы Марии Фсодоровны; икона св. Георгия Победоносца – благословение мне дяди Розена (барона Николая Константиновича, двоюродного брата моей матери); небольшой серебряный складень с иконами св. Георгия и св. Софии[24] – благословение моей кормилицы и нянюшки Александры Алексеевны Шагаевой на нашу свадьбу; затем серебряный золоченый крест с частицею креста Господня[25] – благословение митрополита Филарета Московского моему деду графу Василию Дмитриевичу и много других памятных образков и реликвий; перед образами висела бронзовая лампадка с головами херувимов, купленная нами в Венеции у антиквара на площади Colleoni; в столике киота хранились священные книги и между ними маленькое английское Евангелие в гладком кожаном красном переплете, в юные годы подаренное мне моим воспитателем Mr. Cobb’ом в Алжире, когда мы проводили там зиму 92–93 года; в Евангелие была заложена фотография Mr. Cobb; и Евангелие и эта фотография живо напоминали мне Алжир, первый приезд туда ночью на пароходе Marechal Bugeau, вход в освещенную гавань, затем яркое и теплое алжирское зимнее утро, южные горловые клики, пестрые наряды, белые бурнусы, груды апельсинов, пальмы, пряные запахи и всю ту контрастность сияющего юга с недавно покинутым далеким и хмурым севером, напоминали мне и прогулки с Mr. Cobb по тенистым chemins romains [римским дорогам], разговоры и чтение с ним Евангелия, наконец, полные благоговейного приличия английские службы, на которых я любил бывать в Алжире, и весь английский тот уклад, который так меня пленял в отрочестве.
19
Гр. Михаил Адамович, мой любимый двоюродный брат. Был председателем уезд<ной> зем<ской> управы в Дмитрове, затем долгое время, до 17 года, дмитровским уезд<ным> предв<одителем> двор<янст>ва; камергер в<ысочайшего> двора. Умер весной 1918 года, похоронен в Никольском.
20
Гр. Дмитрий Адамович, мой двоюродный брат, камышинский уезд<ный> предв<одитель> дворянства; председатель Саратов<ской> губ<ернской> зем<ской> управы; член Государственного Совета от Саратовск<ого> зем<ст>ва; камергер в<ысочайшего> двора; член Всерос<сийского> поместн<ого> церк<овного> собора.
21
Наталья Ивановна Толстая, двоюродная сестра моего отца; см. о ней в упомянутых выше мемуарах М. А. Васильчиковой.
22
Издан в «Пам<ятниках> иск<усства> Тульск<ой> г<убернии>» [год III, вып. II. М., 1914, табл. 21–3].