{179} - Да что произошло! Очень просто, вся страна отказалась служить правительству.
- Как вся страна? Кто же именно?
- Известно кто: рабочие - те уже завсегда первые в битву, земство, крестьяне, железные дороги, чиновники, словом сказать, все!
- Чего же они требовали?
- Да не хотим, говорят, служить старому правительству, бюрократии, значит, а требуем, чтобы новое было, вроде как от народа.
- Как? и железные дороги, и земство? Вы это наверное знаете?
- Чего не знать? Говорю - вся страна! Не желаем, говорит, служить старому правительству.
- Что ж, вышел указ какой?
- Большой указ, 35-ый! Большие свободы объявлены. И амниссия всем.
- Как амниссия, что такое?
- Да ослободят, значить, всех, в тюрьмах которые. Всех социан-демокрантов приказано освободить.
- Т. е. как социан-демокрантов? (Очевидно, в канцелярии, разбирая "амнисию", начальство толковало, что с.д. подлежать все освобождению. Унтера приняли это на наш счет.) Кого вы называете социан-демокрантами ?
{180} - Политические, значит, которые! Вас, примерно, всех, ну и прочих по России которые.
- Да вы откуда это знаете? Может так болтают только зря?
- Чего зря! Сегодня дежурил в канцелярии, при мне начальство разговор имело: всех, говорят, социан-демокрантов освободят. А нам что! Мы сами рады.
- Что ясе, так вот просто совсем и освободят? Прямо из крепости на волю?
- Да как же иначе? Я уж и не знаю! Сказано ослободить, значит, они ослободить и должны.... Тсс . .. Идите 35-ый, часовой смотрит! Вот тоже псы цепные, своего же брата загрызут!
Мчусь в парламент. В сердце и голове так все и заходило: "отказались служить правительству ... Большие свободы... Амнистия...
Сопоставляешь с заявлениями смотрителя, - ясно, что-то произошло.
В парламенте, оказывается, уже получены из другого источника, тоже от унтера, кое-какие сведения, дополнительные к моим. Кто-то робко говорит : "да ведь это, господа, на всеобщую стачку похоже."
- Ну, уж и выдумали! Это у нас то {181} всеобщая стачка, да еще с земствами, с банками !... Тут что-то не то!
- Чего не то? Что им за расчет выдумывать? Смотрите, они сами вес сегодня какие-то приподнятые, особенно молодые! Ясное дело, была грандиозная стачка, под давлением ее правительство бьет отбой!
Обсуждали, обсуждали, однако решили, что надо постараться еще собрать сведения.
Разошлись по клеткам. Я пошел в клетку М. Ф. Фроленко. Она помещалась в конце, там удобно было говорить с жандармами. Дежурный на галерее, очевидно, очень встревожен. Оглядывается по сторонам, нервно ходит около наших клеток.
Несколько раз останавливается и восторженно смотрит на нас.
- Вы что сегодня, точно именинник, сияете? спрашиваем, улучив момент, когда дежурный на стене пошел в другую сторону.
- Вести уж больно веселые...
- В самом деле? А для кого веселые, для нас, или для вас?
- Да я так полагаю, что ежели для вас веселые, то и для нас тоже.
- Уж будто бы?
- А как же по вашему ? Ведь, чай, у меня {182} родные то есть? А кабы у меня что в деревне было, нешто я бы за двадцать то пять рублей на этой собачьей службе был? Нужда заставляет!
- Так вести то какие?....
- Да ведь вы знаете, нам говорить запрещено, каким то невероятно грустным голосом, даже с дрожью, отговаривается жандарм.
- Говорить запрещено? Вот видите, сами говорите "собачья служба", т. е. делу то собачьему служите, наше дело считаете своим, а начальство приказывает вам молчать, вы и молчите?
Жандарм все больше и больше волнуется, указывает на часового и уходит.
Через некоторое время снова подходит.
- Вот, верьте совести, уж так бы хотелось вам все рассказать, да право же нельзя - с нас строго взыскивают. Спросите у начальника - он скажет.
- Пойдите вы к чорту с вашим начальником. Мы с народом, а не с начальством. Мы за народ жизнь отдаем - так нам не жалко, а вы боитесь нам хорошее слово сказать.
- Да что сказать? Толком то я объяснить не сумею. Прямо сказать рушится все.
- Что рушится?
- Да бюрократья проклятая,
{183} - И уступает?
- Уступишь, когда за горло так схватили, что дохнуть не дают!
- Стало быть, здорово дуют каналью?
- Ого, аж пыль идет! В хвост и в гриву, с злорадством говорит жандарм.
- А вы и рады?
- А нам что, скорее бы с дьяволом, с бюрократий покончили, нам бы тоже лучше стало.
- А, действительно, думают освободить нас?
- Говорят, был в канцелярии разговор, будто манифест какой то есть. А только что толком я не знаю. Гуляйте, смотритель идет! - тревожно прошептал он и пошел в свой обход.
Принесенные нами известия в "парламенте" произвели сенсацию. По всему видно было, что произошло нечто решительное. Унтера, по своей наивности, не знают в чем дело, начальство не говорит. Делаем всевозможные предположения. В это время "молва" приносит новое известие. Оказывается, смотритель бродил по галерее с очевидным желанием заговорить. Остановился около клетки М. Р. Попова. Конечно, снова затронули "новости". Подтвердилось {184} старое, кое что разузнали новое. Зашел разговор о Шлиссельбурге.
- Ведь при конституции Шлиссельбурга не может существовать?
- Да существовать то отчего не может? Только в другое ведомство перейдет, "успокаивает" смотритель, спускаясь с галереи, дабы прекратить неудобный разговор. А на галepeе унтер о усмешкой шепчет Попову по адресу смотрителя.
- Останется! Врут идолы, вы им не верьте ! Всех освободят вас, вот увидите.
В "парламенте" спорят о том, может ли при конституции остаться Шлиссельбург или нет. Мнения разделяются.
- А по мне, так прекрасно может, язвит кто то; пуговицы у унтеров переменять, вместо "орлов" понашивают "закон" - вот тебе и все результаты конституции: будете под "законом" ходить!....
Однако как ни старались сдерживать себя, чтобы не было никаких "бессмысленных мечтаний," как ни старались казаться спокойными и "не придающими никакого значения всей этой жандармской болтовне", как ни прерывали постоянно разговор - "ну, будет уж об этом!
{185} Надоело даже" - мысль все упорнее и упорнее возвращалась к "жандармской болтовне."
Разбрелись по камерам и там всякий про себя, не стыдясь насмешливых взоров "пессимистов" над "оптимистами", всякий про себя: и оптимисты и пессимисты доверяли свои думы одиноким кельям.
На другой день дежурными были "верноподданные" - узнать ничего не удалось. Как бы по взаимному соглашению - "бессмысленные мечтания" не затрагивались. И в доказательство того, что ровно никакого значения всей этой болтовни не придают, - некоторые занялись раскапыванием парников.
Но и это молчание, и эта яростная работа над парниками, и это небрежное посвистывание, - все это было только "так".... на самом же деле, сердце било тревогу, а мысли бороздили ум все о том же и о том же....
Глава X.
Так прошло два дня. В среду 26-го нам была выдана "свежая" книжка Русского Богатства. "Свежая" - это значит за ноябрь прошлого года. Было ясное осеннее утро. Солнце грело. Мы с М. Р. Поповым получили книжку на час. Пошли {186} в клетку читать внутреннюю хронику Мякотина. "Свежие" новости были для нас захватывающие. Во-первых, этот новый боевой тон! Определенная позиция открытой защиты "крамолы". Значит "там" ослабло. Потом все эти банкеты, петиции, манифестация Октября-Ноября 1904 года - нам казались такой "революцией", что мы едва дышали от восторга. Восторг нам только несколько умерился, когда дежурный на галерее, долгое время прислушивавшийся к чтению, насмешливо махнул рукой, процедив.-"Ну, нaшли тоже о чем читать! То ли еще теперь бывает!"
В самый разгар ламентации какого-то земца, призывавшего сплотиться вокруг престола, раздается яростный стук в дверь клетки и через несколько секунд показывается встревоженная фигура Г. А. Лопатипа.