Горнист играет на молитву. Все в сборе. Священник спешит окончить литургию. Любит старик пораньше пообедать да рюмку водки выпить, а сегодня еще к тому "под победу". В конце литургии молебствие о даровании новой победы и панихида о павших героях под Львовом. Значит, верно? После молебствия строимся во фронт. Ждем командира. Он сегодня поздравит со взятием Львова и скажет пару слов.
Так мы целый месяц "воевали" да подсчитывали взятые города. Броненосец "Андрей Первозванный" в это время чинился в доке после того, как в первый же день объявления войны наскочил на подводный камень и продырявил свой нос; "Рюрик" тоже заканчивал ремонт. Все со дня на день поджидали прихода из Петрограда вновь отстроенных дредноутов. У всех была одна мысль: как только придут дредноуты да выйдут из дока "Андрей" и "Рюрик", тогда и мы покажем немцам, что значит русский Балтийский флот. Не то что "Гебен": загнал черноморцев и из гаваней не выпускает. А пока они не пришли, команда снова взялась за старое дело: "медяшку драить".
Наконец сам фон Эссен потребовал эскадру в Ревель и во главе эскадры из броненосцев, крейсеров и миноносцев вышел в море искать немецкий флот. К этому времени немцы на море потерпели "аварию": один из легких немецких крейсеров наскочил на камень возле порта Петра Великого да так сел, что и сняться не мог. Сводка же гласила: "Немецкая эскадра разбита, один крейсер потоплен".
Проскитавшись двое суток по морю и не встретившись с немецкой эскадрой, снова на ночь возвращаемся в Ревель. На обратном пути несчастье: все четыре лучших корабля - "Император Павел I", "Цесаревич", "Слава" и "Рюрик" - вместе с фон Эссеном возле самого Ревеля сели на мель. Правда, ни один не застрял, но течь во всех кораблях получилась. Три дня заливали цементом, да так и воевали на цементе два года. Тут же понеслись вести: фон Эссен - немец; его брат командует немецкой армией, а поэтому он предает наш флот - "изменник". Долго ходили слухи об измене фон Эссена, пока "бедняжка", возвращаясь с другого похода, скоропостижно не умер. Была и другая версия, что Колчак, бывший в то время в Балтийском флоте, донес на него об измене. Фон Эссен же, не дожидаясь результатов доноса, по пути в Ревель отравился. Верно это или нет, до сих пор точно не знаю.
Первые безрезультатные походы в поисках немецкой эскадры охладили воинственный пыл. Понемногу свыклись и с войной. Только прибывшие старички-матросы, взятые от сохи и молота, как-то неохотно привыкали к забытой ими корабельной обстановке. Нехотя брались за работу, больше уделяли времени на пересуды и разговоры о причинах войны: кому она полезна и за что мы должны проливать кровь. Одна надежда у них была: говорят, война недолго продлится несколько месяцев. А там снова по домам. Слушая их, сам учишься: все же старики больше кое-чего видели, слышали на белом свете. Рассказывают, что рабочие неохотно идут в армию и агитируют против войны. Все уверены, что немцы нас разобьют. К войне же мы не подготовлены. Да и какая нам польза от войны?
Молодые моряки, слушая стариков, призадумываются, покачивают головой и тоже начинают поговаривать: что плохого мы сделали немцам, а немцы нам? Какая польза нам, что завоюем Восточную Пруссию, даже всю Германию и Австрию? Россия и так широка и необъятна. А мало ли на наших глазах солдат, калек японской войны, протягивают руку на улице, просят милостыню? А ведь тоже в свое время были герои.
Сначала медленно, робко, но постепенно все сильнее и сильнее растут ропот и недовольство войной. Из дому пишут: забрали лошадей, старших братьев-работников, остались в деревне одни бабы - работать некому.
Проходят три - четыре месяца войны, а грохот орудий на сухопутных фронтах не замолкает. В войну втягиваются все новые и новые государства. Меркнут надежды на скорое окончание войны. Флот уже готовится к зимней стоянке. Броненосцы, пришедшие два новых дредноута и часть крейсеров ошвартовались к бочкам в Гельсингфорсской гавани, стали на мертвый якорь. Зазимовали. Миноносцы, несмотря на зимние холода, шныряли далеко в море и охраняли подступы к Финскому заливу. Зимовка нисколько не отличалась от мирного времени, разве только тем, что на зиму заставили проделать лишнюю работу: выкрасить корабли в белую краску, под цвет снега, да лишние котлы держали под парами. Одно скверно: через несколько месяцев с начала войны ухудшилась пища, и в отпуск никого не пускали.
Эти обстоятельства служили предметом плодотворной агитации против войны, против жестокой дисциплины. Активная революционная работа усиливалась. За зиму мы установили связь не только с отдельными кораблями, но и с командами, находившимися в Ревеле и Кронштадте.
Первая зимовка флота не принесла ни побед, ни поражений. Готовились к весенней кампании, и все ожидали, что летом 1915 г. немцы обязательно нападут на нас и попытаются загнать в Кронштадт. Как-то незаметно промелькнула зима, выглянуло весеннее солнце, и снова ожила жизнь на кораблях. Гавань постепенно начала освобождаться от льда.
Много причудливых эпизодов порасскажут вам участники войны: о боевых действиях, о всевозможных приключениях и трагедиях, о героических подвигах одних и трусости других. Команды броненосцев и дредноутов ничем похвастать не могут: им в течение 1914-1915 и даже 1916 годов не пришлось участвовать ни в одном сражении. Правда, много походов совершили они в открытом море, вволюшку нагрузили угля и попотели в горячих палубах во время походов. Но все безрезультатно.
Как видно, не всем суждено было испытать боевое крещение. Зато на нашу долю выпала задача подготовки восстания. Недовольство на больших кораблях возрастало с каждым днем. Здесь уже не было разговоров о популярности или непопулярности войны. В командах открыто говорилось о свержении царизма, о том, что домой никто не уйдет по окончании войны, пока не будут удовлетворены требования народа.
Не успели еще стать на якорь в Гельсингфорсе, как на дредноуте "Гангут" вспыхнуло восстание{7}. Корабль окружили миноносцами и подводными лодками. Угрожали потопить. По флоту было отдано секретное приказание: в случае, если бунт начнет принимать угрожающие размеры, не останавливаться перед потоплением кораблей. Одновременно с восстанием на "Гангуте" усиленное брожение началось и на других кораблях. Командный состав на время растерялся, но и среди моряков не оказалось крепкого организованного центра, который взял бы на себя руководство, тем более что на "Гангуте" восстание вспыхнуло неожиданно для всех. Для подавления восстания на "Гангуте" на второй день с отдельных кораблей были вызваны "отборные" люди. На "Императоре Павле I" был собран отряд около 120 человек. Однако большинство из них сами были активными участниками подготовки восстания на своем корабле. Этот отряд несколько раз вызывался на верхнюю палубу, чтобы отправиться на "Гангут", и снова его отправку отставляли: лейтенант Ланге убедил командира корабля в том, что команда ненадежная и на корабле готовится восстание.
В ночь на 18 ноября на броненосце "Император Павел I" по инициативе товарища Марусева и моей было созвано собрание в броневой палубе всех активных работников среди моряков. В 2 часа ночи на собрание явилось до 130 человек. Кроме того, у орудий, пороховых погребов, винтовок, на телеграфе, у машин и в походной рубке были поставлены свои люди. Ключи от погребов, где хранились револьверы, были в наших руках. По радиотелеграфу была установлена связь с "Гангутом", телефонную связь держали с броненосцами "Андрей Первозванный" и "Цесаревич". Там в эту ночь тоже происходили собрания. Мы должны были решить: присоединиться ли к "Гангуту" и поднять всеобщее восстание или пожертвовать командой "Гангута" и выждать более удобного момента? Мнения разделились. Мое предложение - немедленно приступить к активным действиям, уничтожить офицерский состав и поднять всеобщее восстание - было большинством отвергнуто. Принято предложение товарища Марусева: выждать, установив тесный контакт с Кронштадтом и петроградскими организациями. Свое решение мы передали на другие корабли. Однако тут же написали воззвание: оказывать активное противодействие при арестах. Принятое решение и написанное воззвание в корне противоречили друг другу. Спор между собравшимися обострялся и затягивался. Время приближалось к побудке. Кроме того, наше собрание могло быть ежеминутно открыто, тем более что дежурным офицером в эту ночь был лейтенант Ланге.