Убедившись, что «Перегрина» благополучно перешла французскую границу, болгарин тоже вылетел в Питер и явился к Горохову Отдал ему фотографию Регининого паспорта и попросил узнать адрес. Горохов узнал, сообщил его болгарину, но, как ни осторожничал, допустил прокол — болгарин как-то понял, что часть денег в квартире у старика, и тот даже назвал ему покупателя. Почему бы не взять больше, подумал болгарин. Убив старика, забрать деньги, потом выйти уже без посредника на покупателя и получить от него деньги за жемчужину. В тот момент, когда в дело пошла пешня, в дверь позвонили — доктор из поликлиники. Болгарин выглянул в глазок, увидел женщину в белом халате и, метнувшись в комнату, уложил бесчувственное тело в постель под одеяло — раздевать труп было некогда. Легенда была такая: он знакомый, зашел к старику проведать, дверь была открыта, а хозяин спал. Мало ли, у врача есть ключ, и его застукают над трупом. Но врач, не дождавшись, пока ей откроют, ушла. А придя позже, увидела приоткрытую дверь — болгарин уже не трудился заметать следы.
А потом болгарин явился к Регине. Должно быть, очень удивился, увидев голые стены. А тут еще и сама Регина не вовремя появилась дома, пришлось принимать непопулярные меры.
Их всех, конечно, арестовали. Болгарина — здесь, Лимина и хозяев магазина — во Франции.
Брасова снова приедет в Россию давать показания. Кто знает, может быть, они опять увидятся с нашим прокурором. Вдруг он тогда, в семьдесят восьмом, на Фонтанке, 16 тоже произвел на нее неизгладимое впечатление? И Регина с Кораблевым будут гостить у них на Лазурном берегу. Или она переедет к Владимиру Ивановичу во Всеволожск. А почему бы нет? Она нуждается в том, чтобы рядом был надежный человек. Ведь «Перегрина» снова у нее, а таинственный коллекционер, готовый ради этой жемчужины на все, ждет почти сорок лет…
ТАЙНЫ РЕАЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ
Следственная практика
СТРАННОСТИ ЛЮБВИ
Когда я начинала работать в прокуратуре, до демократических преобразований уголовного судопроизводства было еще далеко. Адвокат в те времена допускался только по окончании следствия, чтобы вместе с обвиняемым прочитать материалы дела. На протяжении всего предварительного расследования обвиняемый и следователь оставались один на один. И если следователю удавалось установить человеческий контакт, он, бывало, узнавал удивительные вещи. Разумеется, все это обвиняемый скорее бы рассказал своему адвокату, а не следователю. Но в ситуации, когда следователь — единственная связь с волей (ведь адвокат появится еще не скоро, а свидания с родственниками во время следствия тогда были запрещены) — очень хочется поговорить, особенно о личном. Причем не только самим обвиняемым, но и их близким.
Однажды прокурор района поручил мне дело, недавно переданное из милиции. Я приступила к расследованию, когда обвиняемый просидел в СИЗО уже три месяца. Честно говоря, он мне не понравился. Мало того, что внешне он симпатий не внушал — нагло обритый шишковатый череп, близко посаженные крошечные глазки, сутулая фигура, напоминающая гориллу, — он еще, на мой взгляд, был очень неприятным в общении человеком. Разговаривал свысока и с видом оракула изрекал какие-то избитые истины. К тому же тогда я была секретарем комсомольской организации прокуратуры, а этот тип все время срывался на антисоветчину выражая недовольство главным образом тем, что в нашей стране не дают свободно менять валюту.
Но это все была лирика, а мне предстояло определить, правильно ли квалифицировали его действия, и вообще — обоснованно ли его привлекли к уголовной ответственности. Ситуация была на грани с необходимой обороной. На него напали несколько человек, вооруженных металлическими палками, и он, защищаясь, причинил одному из нападавших тяжкие телесные повреждения. Остальные разбежались, а наш «герой» был арестован вместе с нападавшим, из-за увечья не сумевшим скрыться. На того возбудили дело о разбое, а на моего подследственного Харламова — дело о причинении тяжких телесных повреждений. И оба сидели. Причем мера пресечения Харламову — заключение под стражу — была избрана по указанию прокурора, а это означало, что без согласия прокурора изменить ее и освободить обвиняемого я не могла.
Как-то я отправилась в тюрьму, чтобы тщательно передопросить фигуранта. К концу допроса моя неприязнь к нему резко возросла. Я с трудом сдерживалась, успокаивая себя тем, что поскольку он не чувствует себя виновным, он вправе так вести себя со следователем. Я объяснила Харламову, что склонна расценивать его действия как необходимую оборону, а значит, освободить его от уголовной ответственности. Но для этого мне надо провести еще ряд следственных действий, в том числе очные ставки и сложную ситуационную экспертизу. Харламов обдал меня непередаваемым взглядом, полным презрения, в котором читалось, что такая пигалица, как я, на сложные следственные действия не способна. Стиснув зубы, я терпела. Скверный характер подследственного — еще не повод для привлечения к уголовной ответственности, твердила я про себя.