А в Большом Кремлевском Дворце двенадцать чукотских девушек с зажженными свечами терпеливо ждали, когда все закончится и они смогут наконец вернуться в свою родную тундру, где только-только закончилась полярная ночь.
Творожок от Патриарха
Pharaoh’s army got drownded
O Mary don’t you weep![2]
«Хроники деревни Гадюкино».
В Москву Катю провожали всей деревней. Даже секретарь партячейки батюшка Никандр пришел. Хотя в последнее время хворал. Женщины плакали, мужики смотрели угрюмо — потому что недобрые вести шли из Москвы, столицы Временно Оккупированной Территории. Опять же — когда под откос пустили единоросовский бронепоезд — нашли в сейфе секретные бумаги, из коих стало ясно, что грядут времена еще более мутные и смутные.
Но Катя, как человек молодой, ко всему относилась легко. Была она той русской красоты, которую называют тургеневской, то есть стройненькая и смугленькая, в отличие от другого русского типа: статные и светловолосые. Наверное, проход татар тысячника Чухлана оставил свой генетический след в Гадюкино. Но, несмотря на свою хрупкость, девушкой она была боевой и нисколько не боялась отправиться учиться в Москву, занятую врагами. Изучать она собралась небесную механику и баллистику, потому что с детства интересовалась космонавтикой, математику и физику знала на пятерки, астрономию же — которую в Гадюкино не отменяли, как и КПСС, чувствуя, очевидно, диалектическую связь между ними — могла бы уже преподавать и сама. А сход жителей поддержал ее в этом намерении, так как гадюкинцы сочли, что стране после Освобождения понадобятся продолжающие дело Королева специалисты, да и для самого Освобождения хороший баллистик иногда тоже даже вполне может пригодиться. Плюс один дальний родственник, бывший гадюкинец, а нынче житель Москвы, как раз уехал в Колумбию обучать тамошних коммунистов из ФАРК перепрограммировать американские дроны и прочим хай-тековским делам, полезным в современной партизанской борьбе — и на пару лет ей не нужно было думать об общаге или ином жилье.
Перекладными и по железке в Москву она добралась, в Университет поступила, естественно, без всяких проблем, друзей и подружек завела, город изучила.
Перед отъездом батюшка товарищ Никандр включил свой планшет, отбитый у проклятых единоросов, показал ей, кто в Москве-городе коммунист, а кто так, пукает только — и потому Катя никаких ошибок не сделала, в Левый Фронт сразу записалась, да Дашу Митину в Живом Журнале зафрендила.
Когда же москвичи, у которых поворовали голоса на выборах, зимой-весной ходили протестовать, Катя с друзьями была в первых рядах с красным флагом, кричала, что какому-то Путину надо уйти (Катя знала, что после дорогого товарища Брежнева в Кремле хороших людей не было, поэтому фамилиями всяких жуликов и не забивала свою голову), да освистывала либералов, которые зачем-то временами вылезали на сцену во время митингов — легко распознавая чужих классовым чутьем, которое каждый гадюкинец впитывает в себя с молоком матери.
Пока не случилось то, что случилось — в мае во время очередной демонстрации, когда полицаи создали умышленно или из-за непрофессионализма эффект бутылочного горлышка (близкая им тема во всех отношениях) и произошли весьма драматические беспорядки.
В то время, когда полицаи мутузили демонстрантов своими дубинами, Катя увидела, как здоровый мордоворот в черном полицейском шлеме-скафандре бил какого-то студентика-замухрышку, что вызвало у Кати гнев в ее юном молодом коммунистическом сердце. Подлетев к мордовороту с криком: «Ах жеш ты гадина фашистская!», она мордоворота легонько толкнула — а тот как раз на цыпочки встал, чтобы, значит, врезать проклятому педерасту еще посильнее — и от легкого толчка упал на спину. Быть может в этом и был тот эффект, о котором автор слышал в своем детстве, но так никогда и не имел возможности его проверить: что, якобы, если в бок машины, мчащейся со скоростью под 200 километров час, прыгнет лягушка, то машина слетит с трассы и, кувыркаясь, влетит в столб или дерево.