— Отходим! — крикнул Еремину Малов. Он отыскал глазами машину Кондрашина и передал:
— «Сосна», следи за мной. Сейчас отходим, но затем — новый разворот и повторим. Как понял, прием...
Но что такое? Тридцатьчетверка Кондрашина стала. Подбита? Вроде не дымит. Что со связью?
— «Сосна», «Сосна»! Я «Чайка». Иван! Ты слышишь меня, тезка? — с тревогой позвал Малов.— Ты слышишь меня?!
«Сосна» молчала...
* * *
Кондрашин с трудом открыл глаза. Голова раскалывалась от шума. Поднял руку, чтобы потрогать шею. И вновь потерял сознание.
Вторично очнулся от чьего-то голоса, звавшего:
— Командир! Товарищ старший лейтенант! Да откройте же глаза! Вы живы?
— Кажется, жив...
Совсем рядом увидел лицо склонившегося над ним младшего сержанта Снегирева.
— Кажется, меня контузило, — еле шевеля непослушными губами, сказал Кондрашин. Спросил: — Не горим?
— Вроде, нет, — ответил Снегирев. Потянул носом воздух. — Не пахнет...
— Что... с остальными?
— Стрелок-радист убит. Савин ранен, вести машину не сможет, — доложил Кондрашину Снегирев.
— А ты-то сам как?.. Вести машину сможешь? Занимай место Михаила!
— Есть!
Завизжал стартер. Двигатель взял сразу.
— Вперед! И следи за машиной Малова. Он сейчас снова маневр повторит, на сближение пойдет. Ну и мы тоже, понял?
— Понял, командир! — отозвался Снегирев. — Только танк Малова к мосту отходит!
Кондрашин отыскал через смотровую щель тридцатьчетверку Малова. И даже застонал от досады.
— Ну уж не-ет! — зло выдавил старший лейтенант. — Мы с этого берега — ни шагу! Снегирев! Давай разворот! И — на сближение! Одни будем щипать фашистов!
Взялся за маховик поворота башни. Ручка не поддалась. Дернул раз, другой... Заклинило!
— Снегирев, обратный разворот! Башню заклинило! Танк Малова видишь?
— Не вижу, командир!
— А, черт!..
Кондрашин резко повернулся к приемнику. Контрольная лампочка не горела. Рация вышла из строя. Значит, связи с «Чайкой» нет.
* * *
Да, танк младшего лейтенанта Малова отходил. Но не на тот берег.
— Дима, стой! — приказал механику-водителю Малов. Открыл башенный люк, высунулся по пояс, огляделся. Танк стоял на песчаной косе, тянувшейся вдоль берега.
Выбрался из башни, вскарабкался наверх. И сердце тревожно сжалось. До немцев было уже с полкилометра. Но не это кинуло в пот. Увидел: пехоту теперь вел лишь один фашистский танк. А два других, оторвавшись и взяв правее, гонялись... за ожившей тридцатьчетверкой Кондрашина! Гонялись нахально, без выстрелов. Зажимали с флангов, отрезая от реки. У одного танка даже был открыт башенный люк, из которого торчала фигура танкиста.
А что же Кондрашин? Почему он не ударит по приближающимся танкам врага? Кончились боеприпасы? Не может быть. Или из всего экипажа в машине остался механик-водитель? Ах вон в чем дело! Башня у кондрашинской тридцатьчетверки довернута в сторону. Заклинило ее, точно!
Все поняв, Малов скатился вниз, забрался в башню и, не включаясь в связь, скомандовал:
— Дима, вперед! Там Кондрашина зажимают!
* * *
— Товарищ старший лейтенант, нас отрезают! — выпалил Снегирев.
Эти слова придали Кондрашину новые силы. Вцепившись в рукоятку маховика подъема орудия, он попытался его сдвинуть. Ведь если орудие поставить горизонтально и, доворачивая танк вправо-влево, тоже можно навести его на цель. В какой-то момент показалось, что сдвинул, вроде провернул на четверть оборота. Прохрипел Снегиреву обрадованно:
— Ничего, Алеша, прорвемся, я сейчас. Ты только маневрируй, маневрируй!
Но больше маховик не сдвинулся.
Наблюдать за полем боя Кондрашину тоже было неудобно, под погон башни будто сунули клин, даже смотровые щели куда-то вверх глядят.
— Плохи наши дела, Алексей. Ни башня, ни пушка не сдвигаются... Остается...
Не договорил. А Снегирев понял его по-своему. Доложил:
— От моста нас отрезали, командир. Два танка. Думают отжать к своим.
— Ну уж это черта с два! На худой конец... Машина-то еще на ходу. Хотя бы одного, но рубанем!
— На таран? — негромко уточнил Снегирев.