Вечер навалился внезапно, как всегда бывает осенью. Светло, ярко, и вдруг вечер, а ты моргнуть не успел. И уже все окна наполнены светом люстр и настольных ламп. Люди садятся ужинать за стол, на диваны, ходят по дому, учат уроки с детьми и пишут отчёты. Шторы редко где задёрнуты, поэтому из автобуса удобно наблюдать за первыми этажами. Как аквариумы.
Они остались в воспоминаниях, потому что окна больше не загораются по вечерам, не вспыхивают жёлтыми и белыми огнями. Никто не садится за стол. Пустые глазницы домов уныло смотрят на улицу, а уж если ещё дождь идёт, тогда на душе становится совсем паршиво. Если где-то и виднеется свет от свечи, слабо озаряя комнату или кухню, там тебя точно не ждут. Лучше не соваться с дружескими предложениями.
Деревяшки, которые и в лучшие годы держались на честном слове, обваливались. Если идёшь по городу или находишься в некогда неблагополучном районе, а в это время рухнет крыша, вороньё взлетает с деревьев, а голуби, как ошалелые, начинают кружить над районом. Звук от обвала гулкий, многослойное эхо разносится вокруг и пугает птиц.
Где-то помаячит еле заметная фигура, то ли есть, то ли показалось, но, даже если человек был, он спрячется. Убежит, укроется в какой-нибудь дыре или норе, сожмёт автомат или что у него там есть и лучше переждёт час, чем кинется на амбразуру.
Не глуп.
Облака нависли тёмные, серые, вперемешку с синим. Тяжёлые, будто вот-вот упадут. Извилистые, как волны на неспокойном море. А между волнами налит гранатовый сок, будто кровь. А может, так и есть, кровь. Правда, небесное море не бескрайнее, вон, виден конец у самого горизонта. Там участок ещё жёлтый от уходящего солнца. Деревья раскинули голые ветви, и как сквозь скелет видно желтизну окоёма.
Вышка. Даже две, только не близко друг от друга. Может, там стадионы, тоже пустые, как желудки у голодающих бродячих псов. Эти паскуды стали особенно злыми и облезлыми. Ноги не успеешь унести — загрызут.
Одинокие высотки, мертвенно пустые и бездыханные. Будто покойники. Груды кирпичей с оконными проёмами.
— Ну, ПалСаныч, тащи-ка сюда свою карту. Давай посмотрим ещё раз, куда мы идём, а то я скоро взвою от унылости нашего бытия.
ПалСаныч усмехнулся словесным вывертам, но порылся в рюкзаке и извлёк клеёнчатый свёрток. Развернул его, осторожно, будто зеницу ока носил с собой, и передал Борису Вячеславовичу сложенную вчетверо карту.
— Вы, географы, странные люди. В школе поди работал учителем?
— Ага, — подтвердил ПалСаныч.
— Я и говорю, люди вы удивительные. Самородки. Географы — они как властелины мира, всё знают, всё умеют, всё ведают. А уж как вы рассказываете про стороны света и разные края. Всё принадлежит вам, от края одной плиты до другой. И ведь не сомневаешься ни на миг, что так оно и есть. Вот взять Анды. Ну-ка, скажи про них что-нибудь.
ПалСаныч пожал плечами и выпрямил спину.
— Анды, или медные горы, именно так инки называли самые длинные горы. Кордильеры растянулись на рекордные девять тысяч километров. Вдумайтесь только в эту удивительную цифру! Малахитница по праву могла бы себя назвать хозяйкой и этих медных гор, молодых и величественных. Долгое время местность, где находятся сегодняшние Анды, была то сушей, то морем. Помимо прочего, Анды — это ещё и межокеанский водораздел! Атлантический и Тихий океаны... — уверенно начал он.
— Вот! Вот об этом я и веду речь. Ты рассказываешь об Андах не как об Андах, а как об Андах, — Борис Вячеславович пробасил последнее повторённое название, поднял руки и потряс кулаками, изображая исполина. Повелительно сморщил нос и вскинул подбородок. — Не про какую-то географическую штуку, а про свои горы. Будто они правда твои. И попробуй кто усомниться в этом! Биолог никогда не скажет, что все жуки и пауки и чешуя луковая только его, как химик не присвоит себе таблицу Менделеева, а вот географы — это отдельный разговор.
Борис Вячеславович поднял указательный палец, кивнул и достал фляжку. Отпил и протянул ПалСанычу. Хороший вечер, тихий. Тишина — оплот покоя, его синие киты и мировая черепаха.
— Геологи сделаны из того же теста.
— Это почему же?
— Потому что я сам геолог и своё тесто знаю как облупленное. Мы с вами, самородками и чудаками, одной крови. Пей, географ. Хорошо, что мы с Васьком тебя не пристрелили.
ПалСаныч улыбнулся, посмотрел на Васька и засмеялся, хлопнув себя по колену.
Действительно чудесный вечер, пусть и морозный. Пальцы немеют, но это не беда. Главное, что тишина закончилась, есть с кем её прервать, а не в одиночестве сходить с ума.