Но сколько веревочке ни виться… Ночью подъем. Обыск. Вывели нас из камеры. Уходя, я успела бросить написанное письмо под тумбочку. Однако нашли его там. Повели к самому начальнику тюрьмы.
— Кто писал?
Начальник злой. Толстый. Кричит:
— Кто писал?
— Я писала.
— Ты ведешь коммунистическую пропаганду. Зачем писала?
— Писала, дабы не забыть финский язык. Баловалась. От тоски писала.
— Тебя надо было тогда расстрелять. Где взяла карандаш?
— Нашла во дворе, во время прогулки.
Как он кричал, как стучал кулаками! Думала — крепкий массивный стол расколется.
— В карцер ее! На десять суток!
Карцер находился в подвале тюрьмы. Темнота, сырость. Раздели. Оставили на мне только ночную сорочку. Матрасик бросили на пол. На день — двести граммов хлеба и две кружки воды. Всё! Ложиться на матрац можно лишь после отбоя. Свернусь калачиком, на ноги рубашку натяну, но заснуть не получается — холодно, ноги стынут. Днем хожу как зверь в клетке, согреваюсь, надписи нацарапанные, написанные на стенах разбираю. Там были забавные стишки про тюремную жизнь: высмеивали злого начальника тюрьмы. Охранниц из «Лотты» называли тюремными крысами. Отыскала одну запись на политическую тему: «Свобода! Мир! Долой войну!»
Тогда и я решила внести свою лепту. Но как? Обшарила пол карцера сантиметр за сантиметром и в щели нашла огрызок карандаша. Ура! Написала по-фински: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Да здравствует мир!», «Конец войне!», «Да здравствует братство, равенство и свобода!» Писала и радовалась: вот кто-то прочтет эти пламенные слова и передаст их другим.
Стараюсь больше ходить, двигаться, совсем озябла. На прогулку не водили. Хочется есть. Хожу, читаю свои надписи и радуюсь. Молодая была, наивная. Не подумала, что надзирательница может прочитать.
Прошло десять дней. Вернули меня в камеру. Но не в свою, а в крохотную одиночку, без окон. Не успела умыться, одеться, как пришли за мной.
Снова стою перед начальником тюрьмы. Рядом с ним две надзирательницы. Они тексты мои переписали и ему принесли, на стол положили. Начальник сверлит меня глазами, кричит:
— В карцер, в подвал! На пять суток!
Новый карцер оказался пострашнее. Из-под нар дует — холод жуткий. Вода, хлеб. Хлеб круглый, разделенный на шесть частей. Каждая частичка, каждый кусочек — сто грамм. Давали два кусочка на сутки. Но самое страшное — холод. Оказывается, под нарами имелись отверстия, и оттуда так тянуло — будто вентилятор работал. И постоянный шум какой-то, изнуряющий, так что не заснуть.
Заболела я там. На веках появились нарывы. Начался жар. Кашель беспрерывный. Фурункулы пошли. Большие, как спелая клюква. На руках и ногах живого места не было.
А меня опять на допрос, назад в камеру вели под руки две охранницы. В камере упала на койку, руками подушку обняла. А под подушкой — сухари, хлеб, пакетик с сахаром. Поняла — финские женщины, подруги по несчастью, прислали. Вот так… Как тут не заплакать?
Всё-таки поднялась я с койки. Пошла на прогулку, небо захотелось увидеть, воздуха свежего глотнуть. Женщины меня окружили плотным кольцом, так что надзирательнице ничего не видно. Одна пожилая финка распахнула бушлат, вынула из внутреннего кармана фляжку: «Быстрее пей! Это молоко. Пей, поправляйся».
Повели как-то половики трясти. Подходят ко мне Риихимяки и Валкома, пакетик с продуктами под мой бушлат суют: «Это наша камера тебе собрала. Выздоравливай! Ваша победа будет, немцы отступают…»
Кормежка в одиночной камере гораздо хуже. Надзирательницы тоже соответственно подбирались, строгие. Одна пожилая тетя всё ко мне цеплялась. Старая дева, все звали ее Neitsut — девственница. Лет ей под шестьдесят. Остановила меня как-то. И с таким презрением начала упрекать:
— Моих родственников в сороковом русские угнали из Сортавалы в Сибирь. За что? Сколько им пришлось из-за вас, русских, выстрадать! Наверное, их уже нет в живых…
Я раньше никогда не отвечала на ее грубости, всегда молчала, а тут не вытерпела:
— Напрасно вы так говорите. Сибирь — край богатый. Если ваши родственники действительно туда попали, если они настоящие труженики, то уверяю вас, госпожа Neitsut, они сейчас лучше вас живут.
— Закрой рот! — закричала старая дева.
— Я всегда говорю правду, — сказала я.
Прошло дня три. Снова Neitsut заговаривает со мной.
— Послушай. Ты правду говоришь, что Сибирь — богатый край?
— Истинно говорю.