Гоняли нас на заготовку дров. Неподалеку лагерники валили хороший лес, добротный, толстый, к себе его финны увозили. А на дрова для нашей тюрьмы шли береза, осина да сосновые сушины. Работа эта — не приведи господь.
В лесу стала рождаться мысль о побеге. Но финны это предусмотрели, охрана была очень сильная.
Жили мы в тюремном доме, разделенном на две половины. В правой — воры, в левой — мы, политические. Но воровки да мошенницы нас не обижали. В левой половине нас как сельдей в бочке, человек тридцать. Нары двухъярусные, а кому места не было на нарах, на полу спали.
Распорядок такой в нашей тюрьме существовал. Подъем в шесть тридцать. Уборка, умывание. А какое там умывание, если умывальник один? Спеши, поворачивайся… Дежурные шли за чаем на кухню. Чай, конечно, одно название. На завтрак — кусок хлеба, картошка вареная. В семь тридцать — построение и строем на работу, в лес. Охранники — мужчины и женщины. Гоняли нас в сторону Пряжи. Лес, который мы валили, вывозили две лошади. Обед привозили нам на делянку. Смешно сказать — обед: баланда из муки, у нас ее звали загуста, жидкая, как супчик. Пайка хлеба. Иногда в баланде попадались капустные листья.
На уборке урожая в поле было куда лучше. Там охранником на делянках служил карел из Ругозерского района, земляк. Разрешал две картошки, три морковки сунуть в карманы. В бараке потом варили тайком.
В лесу свое преимущество — можно было сыскать нашу советскую листовку, брошенную с самолета, узнавали, как бьет немцев Красная Армия.
Однажды в Киндасово появилась у нас та самая Марта Отс. То с одной в уголке поговорит, то с другой. Ко мне прилипла: «Привет от Даниевой. Как тебе живется? Трудно ли? Вот ты, карелка, а к карелам финны испытывают истинно братские чувства…»
Потом еще несколько раз приходила, заводила беседы. Один раз я встала и ушла, сказала, что пойду варить картошку нашим голодным бабушкам. Были у нас такие старушки, неходячие. В тюрьму их финны бросили за то, что прятали партизан.
Со временем у нас небольшая патриотическая группка образовалась. Мы на работах говорили о победах Красной Армии, о том, что скоро наступит день освобождения.
Как-то Маша Артемьева по секрету мне сообщила, что двое ее знакомых из мужской тюрьмы, Гагарин и Фокин, замышляют побег. Я загорелась: «Пусть и нас возьмут». Стали ждать. День побега уже назначили мужчины, но тут внезапно заболела Артемьева, попала в больницу. Мне кажется, что она просто побоялась. Я пошла проведать ее, а скорее спросить, придут ли парни за мной и где мне их ожидать. Она сказала, что бежать согласились Шура Егорова и Анна Артемьева.
Вечером Гагарин и Фокин сбежали. За нами, девчатами, они не пришли. Утром — построение на работу. Начальник Киндасовской тюрьмы, человек злой, грубый, разошелся вовсю. Кричал, требовал выдать сообщников.
Вскоре Гагарина и Фокина поймали. Они ничего лучшего не придумали, как податься в свою деревню, к родне. А говорили, что Гагарин — толковый парень, служил в Красной Армии, старший лейтенант, командир. И поди ж ты, сотворил такую глупость. Голод, видимо, их погнал. Это случилось весной 1944 года.
Привезли их в Киндасово. Избивали, допрашивали. Потом за нас, женщин, финны принялись. Первой взяли Шуру Егорову. Били плетью, палкой. Потом меня вызвали. Кричали: «Мы всё знаем! Это ты готовила побег женщин! Где вы должны были встретиться после побега? Кто еще был в вашей группе?»
Били меня жестоко. Я держалась долго, а потом кричать стала. Били палкой, кинули на лавку и молотили изо всех сил. Старший охранник пистолетом стращал.
Марта Отс пришла через пару дней, завела беседу, выспрашивала про побег. Я ей ответила: «Да, мечтаю вырваться на волю. Позвали бы меня бежать — сразу согласилась бы. Да вот беда — не позвали…»
Вскоре финны учинили суд. Гагарина приговорили к расстрелу. Меня перевели на тюремную кухню чистить рыбу, мыть котлы, делать уборку — одним словом, убрали меня подальше от своих. Уводили в шесть утра и в одиннадцать ночи приводили. С ног падала. Некоторым казалось, что по блату мне такая работенка досталась. Но куда лучше на лесоповале или в поле.
Пришло лето сорок четвертого года. Нашу женскую тюрьму разделили как бы на две части. Одни — благонадежные, а другие, по финским меркам, — отпетые преступники. Видим, тюремщики начали уезжать, манатки свои собирают. Один охранник сказал, что благонадежных отпустят, а нас, матёрых преступников, посекут из пулеметов и бараки подожгут. Вот тут бы бежать, а как? Охрана такая, что мышь не проскочит.
Вдруг команда — грузиться на машины. Всё, думаю, пришел наш смертный час. Повезли. В Пряже повернули налево, на Петрозаводск. Отлегло на душе. Приехали в город. Поместили нас в штрафной лагерь под номером два, туда, ближе к Онежскому озеру. Предупредили, что если надумаем бежать, откроют огонь сразу. Однако мы заметили: суетятся финны. Барахло бросают в кузов свое и не свое.