Часто думаю о Маше Артемьевой. Где она, куда этапировали? Нас ведь вместе судили, в одном заседании. Подруга моя горемычная, подруга по несчастью. Ей тоже дали двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет «по рогам», как у нас в лагере говорили.
Работали мы по-советски, по-комсомольски. Бригада у нас славная подобралась — никто не сачковал, не прикидывался больным. Здоровье, конечно, таяло. Похудела я, кашель противный привязался. И тут случилось чудо. Переводят меня из этого гиблого лагпункта Большая Кяма, который подчинялся Карелии, в Кировскую область. В подсобное хозяйство тамошнего лагеря. Почему? Как? Могу догадываться. Лагерное начальство видело, как я хорошо работала, видело, что не жалела себя, видело, что чахнуть начала.
Больше года я пробыла на известковых разработках. Год тот можно засчитать за десять…
Ожила я на новом месте, в совхозе номер три. Работали на полях, на ферме. Сенокос, уборка картошки. За лошадьми ходили, коров доили. Пригодилась деревенская закваска — могла и траву косить, и коров доить.
Идут дни. Поправилась я, кашель меня оставил, руки перестали ныть, пальцы зажили. Пригляделась ко мне знаменитая в лагере бригадирша тетя Соня, украинка. Руки мои мозолистые потрогала и взяла к себе в бригаду. Не подвела я ее — всегда моя фамилия была на Красной доске.
Тетя Соня была в оккупации, учительница немецкого языка. Узнали немцы про это, заставили ее переводить. У нее двое деток осталось. Иногда плакала в уголке барака, тихонько причитала: «Какой я враг народа…»
Руководил нами, нашими четырьмя бригадами, немец. Он агроном. А взяли его за то, что немец. Его предки когда-то давно, при царе Горохе, переехали в Поволжье. Немец — значит, враг, шпион. Звали мы нашего начальника в шутку Кайзером, императором, если перевести. Не обижался. Незлобливый и хозяйственный мужик. Никогда голос не повышал.
Построение в восемь утра. Охрана с винтовками, с овчарками. Идем на работу. Жили мы в домах — небольшие дома, нельзя сказать, что бараки. Нары в два этажа. Баня была, клуб. Концерты частенько проводились. Зэковская самодеятельность. И я записалась в кружок. Песни пели и хоровод водили.
Про голод уже забывать стали. Деньжата кое-какие нам выплачивали, можно в магазине лагерном что-то купить из продуктов для подкрепления здоровья.
Некоторые подруги еще в архангельском лагере писали просьбы о помиловании, слали покаянные письма, просили пересмотреть дело, выпустить на волю, где они неустанным трудом докажут свою преданность товарищу Сталину. Меня подбивали писать. Я смеялась над ними. Я поняла, кто стоит у власти, какой людоед наш капитан, наш рулевой. Висел такой плакат у нас в лагере — Сталин в шинели стоит за штурвалом корабля.
Радость у нас случалась, когда письмо получали с воли. Мне Мосин не писал. Не писали друзья. Видимо, боялись. Письма от сестры приходили. Анастасия давала инструкцию, такую, как и раньше, когда я была на известковых разработках: «Работай получше, работа и труд всё перетрут. Трудись усердно, и ты долго не будешь в лагере». Писала, что Женечка растет здоровенькая. Обо мне — где я, что я — дочечке, очевидно, не рассказывали.
Уже позже я узнала, что Анастасию убрали из обкома партии, послали в Паданы, но и там вскоре уволили из райкома. Когда вернулась из заключения, я читала ее личное дело. Выписала кое-что из него. Вот сейчас найду, оно здесь, в папке.
Читаем: «Анастасия Васильевна Коллиева — инициативный, энергичный работник. Любит доводить дело до конца. Требовательна. Чутко относилась к запросам и нуждам трудящихся.
Не избрана на партийную работу в связи с компрометирующими данными ее сестры».
Вот так: «компрометирующие данные ее сестры». Из-за меня кончилась партийная карьера Анастасии Васильевны, моей второй матери. А нам внушали: сын за отца не отвечает. Как же — не отвечает… Еще как отвечает.
Настенька ценный работник был для партии. Опытная, честная, добрая. Люди ее любили. Называли человеком большой души. Многие ее знали в Карелии. Коллиеву избирали депутатом Верховного Совета Карело-Финской ССР, она была членом Президиума Верховного Совета республики.
В апреле 1953 года состряпали эту характеристику. Вскоре Анастасия заболела, вышла на пенсию. Осталась у разбитого корыта. Никого вокруг: ни мужа, ни ребеночка, ни сестры, ни любимой работы. Заметьте, что характеристику составили уже после смерти Сталина. Умер вождь, а дело его живет…