На одном из скучных обедов или приемов я познакомилась с Рольфом Дильсом, в то время главой тайной полиции под началом у Геринга. Во времена республики он работал с социалистом Зеверингом, министром внутренних дел Пруссии, и, как подозревают, предал своего шефа.
Пока он занимал пост начальника тайной полиции, он всегда старался успокоить гнев и возмущение американцев и постоянно оказывал содействие нашему консульству и посольству. Он освободил нескольких американцев и, рискуя навлечь на себя немилость наци, не раз пытался удовлетворить запросы посольства относительно американских граждан, подвергшихся насилию, без вины арестованных или посаженных в тюрьму. Он считался с общественным мнением Америки и прислушивался к нему гораздо больше, чем большинство должностных лиц, занимавших высокие посты в то время. Я знаю, что это делалось не по доброте сердечной, а скорее объяснялось его политическим оппортунизмом и редкой дальновидностью. Он хотел расположить посольство не только к нацизму, но и к самому себе. Я уверена, что он, как и многие другие, прикидывался убежденным нацистом по соображениям личного и политического порядка.
Я говорила со многими людьми, выпущенными из концентрационных лагерей, и они рассказывали мне, что в бытность Дильса начальником гестапо, каждый день убивали не менее двенадцати заключенных. В его ведении находилась одна из самых страшных тюрем в Германии, Колумбия -- тюрьма для политических заключенных в Берлине. Когда он входил в комнату, вернее, подкрадывался как кошка, он вызывал у присутствующих нервное беспокойство, даже если им не было известно, кто он такой. Высокий и гибкий, с черными, как смоль, густыми волосами, он обладал самой зловещей наружностью, какую мне приходилось видеть. Лицо у него было в шрамах синеватого цвета, рот тоже изуродован ударом шпаги. Глаза черные, жестокие и пронизывающие.
Ему доставляло какое-то злобное удовольствие корчить Мефистофеля, он любил, чтобы с его появлением воцарялось мелодраматическое молчание. Он много раз бывал у нас в доме, большей частью на официальных приемах, и, кажется, только ему одному удавалось проскользнуть незамеченным мимо нашего зоркого дворецкого и войти без доклада. Вечер бывал обычно в полном разгаре, гости беседовали, танцовали, пили и ели. И вдруг, в конце вечера (он всегда приходил поздно) по комнате словно проносился холодок и за вашей спиной неожиданно вырастал Дильс во всем своем мрачном великолепии! Это не только мое личное впечатление -- я проверяла его на многих знакомых.
Он принадлежал к С. С, но говорил, что они его ненавидят и что по-настоящему его поддерживают только С. А. В последнем я сомневаюсь. Он много раз описывал мне внутрипартийные интриги, раздоры и нелады. Сам он никого не любил и никому не верил (хотя, по видимости, он был предан Герингу). Да и ему не доверяли. Я убеждена, что и Геринг ему не доверял, но я чувствовала, наблюдая их вдвоем,-- а может быть, сделала этот вывод из рассказов Дильса,-- что Геринг его побаивается.
От Дильса я впервые узнала, что слежкой занимается не только гестапо, но и все другие департаменты. Он дал мне понять, что Геббельс следит за Герингом, а Геринг за Геббельсом, оба они -- за гестапо, а гестапо -- за ними обоими. Моим романтическим глазам -- впрочем, ведь все это подлинные факты -- начала представляться огромная сложная сеть шпионажа, террора, садизма и ненависти, из которой не может вырваться никто, ни частные лица, ни чиновники.
Я начала понимать, что и дипломатический корпус втянут в эту сеть, что на каждого дипломата заведено дело, которое растет с каждым днем, за всей их работой следят, о каждом шаге доносят. Дильс сообщил мне, не помню -- прямо или косвенным путем, что в посольстве и у нас на квартире поставлены диктафоны, и провода для них либо проложены в стенах, либо соединены с телефоном. Я скоро выучилась не говорить по телефону ничего такого, что не предназначалось для посторонних ушей. Ходили страшные слухи, которым я, ознакомившись с методами и обычаями нацистской диктатуры, уже не могла не верить. Среди ночи к дому подъезжал автомобиль, оттуда выскакивали эсесовцы, и через минуту увозили с собой мужчину или женщину, которых никто больше не видел. Таких случаев были тысячи, но для меня они только за последнее время стали реальностью.
В тот год, когда я встречалась с Дильсом, у меня не было спокойной минуты. Я все время боялась, что он какой-нибудь хитростью вытянет у меня сведения о моих немецких друзьях, и что это их погубит. Познакомившись ближе с методами террора и фашизма, с тем, что происходит в Германии, после откровенных разговоров с должностными лицами и дипломатами, я отчаянно жалела о том, что не могу лишиться памяти. Я не доверяла себе, боялась подпасть под влияние этого сверх-конспиратора, да и не даром! В следующие три года я виделась с ним реже, но все-таки смертельно его боялась.