и ни единого взрослого, кроме меня,
в этом огромном поле – во ржи, во ржи,
Питер, играй, не волнуйся и не спеши,
я отдаю приказ «вперёд» кораблю…
…просто у края пропасти –
я ловлю.
* Мы с ним оба не любили образ Питера Пэна. Мы были взрослыми. Так получилось.
ИМЯ МОЁ – ЛЮБОВЬ
имя моё – печаль,
и эта печаль глубока,
как осенняя прозрачная
призрачная река,
на студёную воду падает пёрышко и плывёт
за холодный октябрь, не смотря вперёд.
имя моё – печаль,
я слышу, как яблоко в осеннем саду
срывается в траву, чтобы там гнить,
и над ним повисает паук, из брюха выпустив нить,
а яблоко лежит, и люди за ним не придут,
чтобы поднять, унести, варенье сварить,
так и лежать, и гнить.
имя моё – никто,
не дают таким ни домов, ни могил,
никто меня к людям не выводил,
никто меня не крестил.
нет у меня дома; если и был когда,
ничего не помню, в голове у меня вода,
а если был бы, то не знала бы ледяных пустынь,
собирала бы яблоки в рассветную стынь,
влажные, холодные от росы,
и варенье варила в вечерние бы часы,
когда тени подступают, стучат в окно,
а я варю варенье, мне не холодно, не темно,
носила бы длинные волосы и алую шаль.
имя моё – никто.
имя моё – печаль.
имя моё – любовь,
и я лежу на дне прозрачной реки,
запрокинута моя голова и руки легки,
и несёт меня иссиня-студёная эта вода
за чёрные леса, за далёкие города,
после выплеснет на берег, схлынет и отойдёт,
будут тебе и яблоки, и свечи под новый год,
будет тебе и дом, и убранная коса,
будут тебе долгие песни и звонкие голоса,
будет тебе варенье и синие небеса.
проступает на ладонях моих роса.
КОГДА Я ДУМАЛА, ЧТО УЕХАЛА НАВСЕГДА
Алексею Журавлёву
поговори со мной, поговори,
нет, не о том, что мечется внутри,
съедает, и терзает, и горит,
нет, не о том.
поговори, как небо над мостом
темнеет, отражает фонари.
светящиеся сумерки и дождь,
и мягкий свет, и в этом всем идёшь,
и максимум тебе двенадцать лет,
и мир сплетён из сказок и побед,
и пахнет выпечкой. и где-то есть твой дом.
и фонари сияют над мостом,
и ничего серьёзней в мире нет.
и листья отражаются в реке,
и колокольным звоном вдалеке:
всё будет хорошо – вовне, внутри.
и будут золотые октябри,
и будет к рождеству печёный гусь.
я не вернусь, я больше не вернусь.
поговори со мной, поговори.
Иди свободно. Пусть дурные сны
не будут мучить, по ночам снуя.
Пусть также не ударят со спины
и не обманут добрые друзья,
и будут пусть любимые верны.
Гляди же: начинается гроза,
взмывает ветер, облака клубя.
Иди свободно. Не гляди назад.
Пускай не держит прошлое тебя.
Да будут ясными твои глаза.
Иди. Живи. Влюбляйся и люби –
кого угодно, но не тех, кто боль
тебе несёт. Иди и не скорби:
там, за грозой – край неба голубой.
Да будут солнце и любовь с тобой.
Я говорю: люблю, люблю, люблю.
Я говорю: всё будет хорошо.
Лети, лети, подобно журавлю.
Озоном пахнет воздух. Дождь пошёл.
Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю.
Алексею Журавлёву
Я тебе пишу из чёрной зимы,
из огромной, но непроглядной тюрьмы,
я пишу тебе пожелать добра
и сказать, что всё хорошо:
было синим практически небо вчера
и, я думаю, будет ещё.
Это ад, мой свет. Я тебе пишу –
из посмертия. Вот что хочу сказать:
здесь неплохо. Я уткам вот хлеб крошу –
тут есть утки. Тут бывает гроза,
здесь бывает солнце (нечасто, да),
здесь бывают кафешки на вкус любой,
здесь бывают люди почти всегда,
говорят, что даже любовь.
Я пишу тебе, свет мой. Вот письма тут
плохо ходят, особенно к вам,
впрочем, верно, мои до тебя дойдут,
пусть шагают по головам,
по осенним листьям, по черным дням,