Лис фыркнул. Вокруг них клубилась осязаемая, плотная темнота, из которой выступали причудливые очертания лиан, искорёженных деревьев, высокого кустарника. И лил дождь.
– Мне кажется, я скоро сойду с ума, – сказал Лис.– Этот дождь всё время бьёт меня по голове; хочется лечь и сдаться. У меня все равно нет никакого будущего. Но я попробую любить тебя. Я не обещаю, но очень попробую. То есть, не то чтобы я когда-то хотел детей или ещё одного младшего брата. Но ещё меньше я хочу сойти с ума.
Тим лёг на землю лицом вниз. Дождь бил его по спине и голым ногам, но это было уже где-то далеко.
– Эй, – ткнул в него носом Лис. – Ну что ты.
– Я больше не могу, – сказал Тим. – Мне кажется, что дом где-то рядом, но я не дойду. Я не могу.
Я устал. Мне восемь лет. Я думал, что пойду сегодня в школу.
Лис вздохнул.
– Восьмилетние мальчики не должны существовать в предсмертном бреду горе-вояк, это да. Но раз уж ты назвался моим другом, вставай. Найдём мы этот твой дом.
Тиму было очень трудно, но он встал.
Дом стоял на поляне, как и положено сказочному дому. Но он оказался совсем не волшебной пряничной избушкой. Он был чёрным и липким.
Его очертания постоянно менялись. Он был как бы облит тягучей смолой, непрестанно двигавшейся и время от времени словно тянувшейся к ним.
Он был живым. И дождь был живым, Тим это почувствовал. И этот уродливый лес с чудовищными грибами. Всё это было живым и заболевшим. И Тим знал, что надо делать.
Законы сказки.
Тим ещё раз посмотрел на этот дом. С невыносимо протяжным скрипом распахнулась дверь.
Она вела в абсолютную черноту, которая казалась оскаленной пастью. Тим невольно сделал к ней шаг и тут же отступил. Эта чернота была опаснее всего, что им встречалось до сих пор, и она затягивала.
Тим сжал в кулаке свой счастливый камушек, – единственное, что осталось у него от настоящей жизни, – и медленно стянул шнурок через голову.
– Ну, и что теперь будем делать? – заинтересованно спросил Лис.
– Нужно, – сказал Тим, – чтобы я отдал ему самое дорогое, что у меня есть. Тогда всё расколдуется и станет как прежде. Я точно знаю.
Но в голосе его звучало сомнение.
Лис фыркнул.
– Какая-то очень странная логика.
– Сказочная, – ответил Тим. – Это всё – такая сказка. Мне бабушка говорила.
Он размахнулся и бросил камушек со шнурком воткрытую дверь. Но ничего не произошло.
– Не сработало, – констатировал Лис.
Тим растерянно уставился на дом. Тягучий слой смолы сползал с его стены без окон и казался огромным языком.
– Но… но так ведь надо. Самое дорогое, что у меня есть… Это точно. Не может быть по-другому.
Лис вздохнул.
– В принципе, – сказал он, – я у тебя тоже есть.
– Ты? – удивился Тим. – Почему? Вы же взрослый. Вы не можете у меня быть.
– Ну, – фыркнул Лис, – я же всё-таки к тебе привязался. Даже взрослые, если к кому-то привязываются, начинают немножко принадлежать. Так что можешь считать, что я у тебя есть.
Тим замялся.
– А вы тогда… можете? Ну, зайти туда? – А тебе не кажется, что меня там съедят? – поинтересовался Лис.
Тим молчал.
– Но… – несмело сказал он, – вы же понимаете.
Всё расколдуется. И войны, наверное, не будет. Вы же – мой самый лучший друг.
– Единственный, я бы сказал, – уточнил Лис.– Ладно. Надеюсь, что если все будет так, как ты говоришь, то наши победят.
– Точно? – с надеждой спросил Тим. – Вы согласны? Лис хмыкнул.
– В конце концов, это всего лишь предсмертный бред. Я же говорил.
Он пошёл по мокрой поляне к дому. Языки смолы зашевелились, словно чуя поживу. Дверь распахнулась шире, ещё более жадно. Темнота внутри сползла на порог, нетерпеливо подрагивая. Дождь хлестал Лиса по мокрой слипшейся шерсти. Он вошёл в черноту и пропал.
Тим сел на землю и закрыл глаза. Он плакал.
А потом он встал, пересёк поляну и вошёл в самый обычный дом – тёплый, сухой и бревенчатый, в котором топилась печка и приятно пахло сухими травами. На столе стояло зеркало.
Лес был праздничным и зелёным, совсем не тёмным. На поляне цвели цветы. Никакого дождя не было.
Всё было хорошо.
Тим упал на колени и страшно, душераздирающе закричал.