Долго размышлял Петко, потом вдруг вскочил с постели, будто кто-то его огрел толстой жилистой плеткой, и, не помня себя, стал метаться по двору, потом остановился, нерешительно вернулся в остывшую комнату, обливаясь потом, улегся на рогожу. Уснул он только на заре, ему снились черные реки, хлынувшие на хан, вороны, каркающие над ним печально и зловеще, а он стоит, смотрит и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вода захватила его, понесла, а он только удивляется, почему еще жив и что это за вода, в которой не тонут. Вдруг послышались прерывистые, плачущие звуки — это под ним в конюшне горластый осел с вьючным седлом объявил о наступлении рассвета. И кони заржали, но не потому, что хотели как можно скорее отправиться в путь с тяжелым грузом, а чтобы напомнить людям: пора корму задать. Завывание осла и звонкое ржание коней исторгли его из сна. Петко вздохнул, но обрадовался дню и высунулся из-под одеяла. Вытягивая шею, вгляделся в позднего приезжего, на кровати, и снова встревожился. Он почувствовал себя немощным перед лицом грядущих событий, и все вокруг потемнело. Он уже не видел утренних лучей, что пробивались в этот одинокий дом посреди поля, резко, словно теряя сознание, уронил голову на солому.
II
Утро — уже не зимнее, но еще и не весеннее — обрадовало Мартина. Он быстро оделся, умылся, заплатил за ночлег хозяину, тревожно смотревшему на него, и вышел. Еще холодно, но южное солнце ласкает и людей, и землю, а Крстаничину кажется, что оно широко улыбается ему. Белая котловина и покрытый снегом склон горы блестят в лучах солнца, а там, далеко, за постоялым двором, где солнце появится только к вечеру, долина лежит загадочная и мрачная.
Автобус, связывающий окрестные села с городком, мчится по равнине. С десяток пассажиров, среди которых и инженер Мартин Крстаничин, ведут деловую беседу, иногда уставятся друг на друга, замолчат, потом принимаются спорить. Автобус рычит на подъемах, тарахтит на спусках, и вот он уже приближается к небольшому городку, окруженному серовато-белесыми пирамидальными тополями, одинаково высокими и стройными. Улица при въезде в городок тесная и грязная. Вдоль нее выстроились саманные дома — дряхлые, низкие, с кривыми зарешеченными оконцами, зачастую вместо стекол залепленными бумагой. Ближе к центру городка возвышаются несколько домов из темного речного камня. В окнах цветные стекла, парадные двери огромные, резные, с тяжелыми замками и львиными головами из чугуна в качестве колотушек. Центр — большая круглая площадь, когда-то вымощенная камнем, а сейчас вся щербатая. В тридцати метрах от площади в сторонке стоит сахат-кула — часовая башня с облупившейся штукатуркой, дряхлая, часы отбивают время глухим, надтреснутым голосом, слева и справа от нее старинные балканские лавки с широкими деревянными ступенями, потрескавшимися и побелевшими от старости. На ступенях разложены смоква и миндаль в коробках, кукуруза в мешках, соль и толченый красный перец в глиняных горшках. Рядом в двух новых четырехэтажных домах, возвышающихся над низкими, нахохлившимися домишками, размещены просторные, современные магазины. Немного дальше, в пятиэтажном доме из шлифованного камня с обращенными к площади широкими светлыми окнами, прикрытыми выгоревшими на солнце занавесками из довоенного бархата, находится Уездный народный комитет. Здание, построенное после освобождения руками местных каменотесов и строителей, своим великолепием украшает площадь.
В десяти метрах от него автобус рявкнул и остановился. Мартин поспешил поскорее войти в подъезд. Бросив удивленный взгляд на две мраморные колонны при входе, он быстро зашагал по коридору. В приемной с высокого треногого стула навстречу ему поднялся седовласый человек с изборожденным морщинами лбом. На голове какая-то шапка, черная и круглая, новый темно-синий шерстяной костюм сидит мешком, как с чужого плеча, обвисшие усы, из-под густых бровей смотрят светло-зеленые глаза. Он ждал, что Мартин скажет, зачем пришел в комитет, к кому. Но инженер посмотрел по сторонам и без колебания направился к массивным двустворчатым дверям цвета ржавчины, постучал и вошел в кабинет, устланный старыми, вытертыми коврами, на которых едва различались узоры. Справа от входа стояли протертые кожаные кресла с завитушками на подлокотниках и растрескавшимися сиденьями, такие громоздкие, что, казалось, вросли в пол. Письменный стол с резьбой и украшениями остался еще от довоенной канцелярии уездного начальника. Мартин приблизился к человеку средних лет, который сидел за столом и внимательно изучал какие-то документы и списки. Лишь когда Мартин остановился у самого стола, председатель стал медленно подниматься со стула, но по выражению его лица, по собранному в морщины лбу было видно, что он еще не освободился от занимавших его мыслей. Мартин представился, сказал, зачем пришел, и тут председатель, склонив набок седеющую голову, мягко улыбнулся и, словно вспомнив что-то, сказал: