1 декабря. Чиновник особых поручений томского губернатора, господин Добровольский, замечательно милый господин; такие люди редкость».
— Кланяйтесь, Николай Петрович, — вставил Жюльен.
— Я ведь предупреждал, что мой дневник написан откровенно, — возразил Жак и продолжал читать:
«Кто-то прозвал Красноярск сибирскими Афинами. Город богатый, действительно, но что в нем от Афин — ума не приложу. Жители на афинян мало похожи. В основном, это золотопромышленники, по большей части разбогатевшие выскочки, щеголявшие безвкусной и бестолковой роскошью. В обществе они несносны своим хвастовством, вечно говорят о своих миллионах, о ежедневных реках шампанского, о своих богатых домах… Мне показывали господина, который, жалея ехать по грязи в новом роскошном ландо, велел устлать коврами дорогу. Это по крайней мере оригинально…
Посетил местный рынок. Зрелище прелюбопытное. Все без исключения съестные припасы продаются в замороженном виде и могут сохраняться хоть до весны. Окорока, говяжьи туши, тетерки, рябчики — все заморожено и твердо, как камень; при отвешивании куски отпиливают пилой. Видел огромных рыб; замороженные, они напоминают бревна.
2 декабря. В десять часов вечера мы выезжаем. В городе тишина. „Афиняне“ пьют шампанское, танцуют кадриль, котильон; идет умопомрачительная игра в карты. Впрочем, в городе не совсем тихо: периодически слышится постукивание ночных сторожей о доску.
От 2 до 8 декабря. Едем и день и ночь. Останавливаемся только для приема пищи и перемены лошадей. Мелькают села и деревни. Между прочим, по пути я видел два города, Канск и Нижне-Удинск, но они ничем не примечательны, особенно после „сибирских Афин“. Местность делается холмистою. Все чаще и чаще попадаются сосновые и еловые леса… О! Что за леса!.. Все идет хорошо. Через несколько часов мы доедем до Иркутска».
— Все? — спросил Жюльен.
— Конечно.
— Молодец! Поздравляю тебя от души. Все у тебя описано кратко, но замечательно верно, а легкий юмор придает особенную прелесть твоему изложению.
Добровольский присоединил свой голос к похвалам, которые расточал прятелю Жюльен, но вместе с тем было видно, что он чем-то глубоко озабочен.
Жюльен заметил это и обратился к нему с вопросом:
— Уж не задели ли вас некоторые места в дневнике моего друга, Николай Петрович?
— О, вовсе нет… В дневнике описана правда… Но меня смущает неприятие вашим другом водного пути.
— А что?
— Как вам известно, мы подъезжаем к Иркутску, расположенному на противоположном берегу Ангары. Надо вам сказать, что эта река не похожа на другие: она, быть может, до сих пор не замерзла.
— Но ведь там же есть мост!
— Очень может быть, что теперь его снесло. Придется переезжать на пароме.
— Ни за что! — энергично воскликнул Жак, — Я путешествую сухим путем. Воды я не признаю совсем. Я подожду, пока Ангара замерзнет, и объеду тем временем Байкальское озеро.
Вскоре показалась Ангара и на правом берегу ее город с многочисленными церквами.
Сани мчались правым берегом реки. Ямщик весело покрикивал на лошадей:
— Эй вы, разлюбезные!
По реке шел лед. Громадные, причудливых форм, глыбы его мчались по холодным синим волнам, сверкая, гремя и сталкиваясь между собой.
— Иркутск! — вскричал радостно Жюльен, любуясь городом.
— Ангара свободна ото льда! — печально констатировал Жак, глядя на лед.
— Мост снесло ледоходом! — с оттенком беспокойства заметил Добровольский.
— Ну, так что же? — возразил Жак. — Подождем в таком случае, когда она замерзнет.
— Из всех сибирских рек Ангара удивительно долго не замерзает. Иногда она остается незамерзшею всю зиму, несмотря на ужасные холода.