VIII
Мадрид, 13 октября.
Если мне не изменяет память, сударыня, мы расстались с бедным Лукасом Бланко, чудом оставшимся в живых, в ту минуту, когда он под гром аплодисментов кланялся публике; в это самое время бык вступил в схватку с пикадором, пришедшим на помощь Лукасу, а звуки труб оповестили о новом и непредвиденном событии.
Этим новым и непредвиденным событием оказалось появление королевы-матери. Королева-мать, эта изящная и красивая женщина, которую Вы видели в Париже и которая кажется старшей сестрой своей дочери, обожает корриды, словно простая маркиза; ей удалось освободиться от дворцовых празднеств, и она поспешила уделить час времени этому зажигательному зрелищу, приводящему нас в такое возбуждение.
Едва фанфары провозгласили ее приход, едва она успела появиться в полутени своей ложи, как, словно по волшебству, драматическое действие на арене приостановилось. Пикадору, его лошади и быку было предоставлено выкручиваться из создавшегося положения самим, а вся квадрилья выстроилась в колонну напротив загона.
Кучарес, Саламанкино и Лукас Бланко шли первыми. За ними шествовали три пикадора. Раненый пикадор, которого мы считали погибшим, сидел в седле на новой лошади, и, если бы не жуткая бледность его лица, можно было бы подумать, что с ним ничего не произошло. Тот пикадор, что схватился с быком, каким-то образом освободился от него и занял свое место в колонне. За пикадорами шли четыре чуло, за ними — бандерильеро, позади всех — служители цирка. В шествии не было одного лишь качетеро.
Бык, прижатый к ложе, где находились чиновники городского совета, с остолбенелым видом смотрел на эту процессию. Что же касается участников процессии, то они не обращали на него никакого внимания, словно его не было вовсе. Они медленно выступали в такт музыке, а подойдя к королевской ложе, преклонили колени.
Королева предоставила им возможность оставаться несколько секунд в таком положении, тем самым показывая, что она принимает эту дань уважения, а затем подала им знак подняться. Они вскочили и поклонились ей. По следующему знаку их строй распался, и каждый вернулся к своему делу: пикадоры взяли наперевес свои копья, чуло принялись размахивать плащами, бандерильеро побежали готовить свои бандерильи. Тем временем бык, вероятно, чтобы не оставаться в бездействии, напал на несчастную лошадь: нам она казалась уже околевшей, но он ощущал в ней жизнь; он подцепил ее на рога, поднял и с ней на шее стал прогуливаться по арене.
Лошадь последним усилием задрала голову и испустила жалобный вздох, слишком слабый, чтобы он походил на ржание. Увидев, что его противники готовятся к новой атаке, бык легко стряхнул с себя лошадь, словно это был обыкновенный плюмаж. Лошадь упала, затем последним конвульсивным движением поднялась на ноги, побрела, пошатываясь, и рухнула перед загоном. Бык смотрел, как она удаляется.
«Запомните хорошенько, — обратился ко мне Рока, — а потом скажете мне, разбираюсь ли я в искусстве корриды. В каком бы месте бык ни пал, если он только не будет убит сразу, он придет умирать сюда, на труп этой лошади. Я ведь вам говорил, что это прилипчивый бык».
Бык уже убил трех лошадей и ранил двух. Альгвасил сделал знак пикадорам удалиться. Все трое подъехали к краю арены, расположенному напротив загона, и остановились, прислонившись к ограде и повернув головы в сторону сцены. Чуло замахали плащами.
Бык ринулся вперед, и сражение возобновилось. Раза три или четыре животное теснило своих преследователей к ограде, давая нам возможность наблюдать прелестное зрелище, которое являли собой люди, прыгавшие с распростертыми плащами над головой. Затем появился бандерильеро, держа в каждой руке по бандерилье; вслед за ним шли три его товарища, вооруженные таким же образом.
Вонзить бандерильи в быка не так уж просто: их надо одновременно воткнуть в правое и левое плечо, и операция считается выполненной тем лучше, чем параллельнее они воткнуты.
Чуло направили быка к бандерильеро; тот вонзил по дротику в оба плеча животного, и в ту же минуту из округлого утолщения на каждом из этих дротиков вылетела стая из пяти или шести птичек — щеглов, коноплянок, чижей. Некоторые из этих маленьких бедных птичек, совершенно оглушенные, не в состоянии были лететь и упали прямо на песок посреди арены. Тотчас пять или шесть человек бросились туда из коридора и подобрали их, рискуя попасть на рога быку.
Бык тем временем явно начал приходить в растерянность. Преследуя выбранные жертвы, он не проявлял больше то упорство, какое делает это животное крайне опасным. Он кидался от одного чуло к другому, орудуя своими рогами, как кабаны — клыками, но его внимание рассеивалось между многочисленными врагами.
Появился второй бандерильеро. При виде его бык, казалось, внезапно успокоился, но лишь затем, чтобы увереннее отомстить. Несомненно, он распознал в руках нового противника те доставлявшие боль орудия, что застряли у него в плечах, ибо с яростью кинулся на бандерильеро, и ничто не могло его остановить или направить в другую сторону. Бандерильеро поджидал его со стрелками в руках. Но только одна из них осталась торчать в плече животного. В ту же секунду послышался легкий вскрик — розовый рукав бандерильеро окрасился в пурпур, кровь залила ладонь и ручьями заструилась по пальцам: рог пронзил ему предплечье.
Бандерильеро добежал до ограждения, не приняв ни от кого помощи, но, приготовившись перепрыгнуть через него, тотчас лишился чувств; мы видели, как его — он был в бессознательном состоянии и с запрокинутой головой — внесли в коридор. Чересчур много бед принес один-един-ственный бык, и звук трубы возвестил о том, что ему пришла пора умереть. Тотчас же все отошли в сторону. Отныне ристалище принадлежало тореадору. Им был Кучарес.
Кучарес вышел вперед; среднего роста, лет тридцати шести — сорока, худой, со смуглым, изрытым оспой лицом, он если и не один из самых умелых тореадоров — испанцы предпочитают ему Монтеса и Чикланеро, — то, по крайней мере, один из самых смелых.
В поединке с быком он проявляет чудеса отваги, свидетельствующие о его глубоком понимании характера животного. Однажды, когда он состязался с Монтесом и тот одерживал над ним победу, Кучарес, не зная, как вернуть себе обратно часть аплодисментов, похищенных у него удачливым соперником, рухнул на колени перед разъяренным быком. Две-три секунды удивленный бык смотрел на него, а затем, словно испуганный этой невиданной смелостью, бросился прочь от тореадора и стал преследовать чуло.
Итак, Кучарес вышел вперед; в левой руке он держал шпагу, спрятанную под мулетой. Мулета, сударыня, это щит тореадора — кусок красного сукна, натянутый на небольшую палку.
Кучарес пересек арену, преклонил колено перед королевской ложей и, сняв правой рукой с головы свою небольшую шляпу, попросил у августейшей зрительницы позволения убить быка. Жестом и с улыбкой разрешение было дано.
Горделивым движением, присущим лишь человеку, который идет на бой со смертью, Кучарес отбросил в сторону шляпу и двинулся на быка. Вся квадрилья гарцевала вокруг тореадора, готовая подчиниться любым его приказам. Начиная с этого момента все должно было происходить исключительно по воле тореадора. Он выбрал место битвы и заранее знал, где ему следует нанести смертельный удар животному; все остальные должны были действовать так, чтобы привести быка к указанному месту.
Место это находилось под королевской ложей. Однако чуло старались не просто привести туда быка, а сделать это с определенным изяществом, ибо им тоже хотелось получить свою долю рукоплесканий. Они принудили быка проделать широкий круг, пройти перед ложей городского совета, вернуться к загону, а оттуда — к тому месту, где его ждал Кучарес с мулетой в одной руке и шпагой в другой. Проходя мимо ранее поднятой им на рога лошади, на этот раз действительно мертвой, бык свернул с пути, чтобы еще два-три раза поддеть ее рогами. «Смотрите, смотрите же!» — ликовал Рока.
Увидев быка перед собой, Кучарес подал знак. Все отошли в сторону.
Человек и животное стояли друг против друга: тореадор с его узкой шпагой, длинной и заостренной как игла; бык с его безмерной мощью, грозными рогами, с его скакательными суставами, более подвижными, чем у самой резвой лошади. По сравнению с этим чудовищем человек, по правде говоря, казался чем-то ничтожным. Но в глазах тореадора светился ум, а во взгляде быка сверкал лишь огонь ярости. Поэтому было очевидно, что все преимущество на стороне человека и что в этой неравной борьбе все же сильный окажется побежденным, а слабый одержит верх.