Вам кажется, сударыня, что Вы разбираетесь в испанских танцах; зрители Театра дель Сирко думают то же самое о себе, причем, возможно, с бблыиим основанием. Так вот, Вы ошибаетесь, сударыня, и они ошибаются тоже! При первых тактах, с первых шагов, сделанных любимой актрисой, в зале установилась мертвая тишина. Это молчание явно свидетельствовало об изумлении. Никогда еще г-жа Стефан не приступала с такой смелостью к исполнению этого восхитительного танца, в котором объединилось все — надменность и томление, презрение и любовь, желание и сладострастие; трепет, пробежавший по залу, нарушил тишину, и зрители разразились рукоплесканиями. Впервые, уступив порыву вдохновения, г-жа Ги Стефан отбивала шаг так, что придала танцу все величие поэмы любви, которую он изображал.
Трижды ее заставили повторять это знаменитое халео, трижды успех превращался в фурор, крики «браво» переходили во всеобщий восторг, а рукоплескания — в исступление. Я полагаю, что мне удалось разом отплатить Мадриду за его щедрое гостеприимство. После спектакля я поднялся в уборную г-жи Ги Стефан. Мы никогда до этого не встречались, не разговаривали. «Ну как? — протянула она мне руку. — Вы довольны?» Как видите, сударыня, мы отлично поняли друг друга. Ведь, правда же, это братство людей искусства что-то собой представляет, если оно способно просто и естественно приводить к цели, которой не могут добиться ни короли с их могуществом, ни банкиры с их богатством, ни газеты с их влиянием.
Вернувшись в дом Монье, я обнаружил письмо от герцога де Осуна; он приглашал меня на следующий день позавтракать с ним и с его рыцарем арены. Пришло время, сударыня, объяснить Вам значение термина «рыцарь арены», или кабальеро рехонеадор. Я уже рассказывал Вам, что королевские корриды обладают особенностями, присущими только им и имеющими корни только в них. Вот что это за особенности.
В королевских корридах, по крайней мере в тех, что проводятся по поводу рождений королевских детей и свадеб королей и королев, обязанности матодора исполняют не профессиональные тореадоры, а обедневшие дворяне из благороднейших семейств; для тех, кто выживает в этих сражениях (а вероятность погибнуть в них тем более велика, что эти люди привносят в свой бой с быком все худшие качества, присущие невежеству), при дворце создаются должности конюших, обеспечивающие тем, кто их занимает, достойное существование. Такая должность конюшего приносит в виде жалованья полторы тысячи франков в год, а для Мадрида жалованье в полторы тысячи франков — это почти что богатство.
Теперь скажем о том, какие изменения вносятся в само сражение. Когда между рехонеадором и быком идет бой, никакие пикадоры в нем не участвуют. Вместо того чтобы ожидать быка, стоя со шпагой в руке, рехонеадор должен атаковать его, сидя на коне и держа в руках копье. Вместо того чтобы сидеть верхом на жалкой кляче, которой суждено отправиться к живодеру и которую все равно забьют завтра, если бык не убил ее накануне, он восседает на великолепной андалусской лошади из конюшни королевы, но это, вместо того чтобы быть преимуществом, как можно подумать вначале, становится неблагоприятным обстоятельством, поскольку рехонеадору приходится противостоять одновременно и ярости быка, и страху лошади, и чем сильнее лошадь, тем большая опасность грозит всаднику с ее стороны. Для обычного пикадора лошадь, напротив, всего-навсего щит, нечто вроде живого матраса, ослабляющего удары рогов, и всадник подставляет ее разъяренному быку когда угодно и как угодно. Вот почему несчастные случаи с рехонеадорами происходят чаще всего не из-за быка, а из-за лошади.
Рехонеадор выбирает себе поручителя среди глав самых знатных семей города. В благодарность за этот почетный выбор поручители обеспечивают своих подопечных экипировкой и берут на себя все прочие издержки, в какие те могут быть вовлечены.
Рехонеадорам полагается одеваться в костюмы дворян времен Филиппа IV. Каждый из них носит цвета избранного им покровителя. Поскольку поручитель не может появиться на арене вместе со своим подопечным, он присылает туда вместо себя какого-нибудь известного тореадора, и задача этого человека, хорошо знающего все повадки быка, — подводить его под удар копья рехонеадора или, наоборот, отвлекать животное от всадника, если оно кинется на него.
На завтрашней корриде должны выступать четыре рехонеадора. Первый из них выбрал покровителем герцога де Осуна, второй — герцога де Альба, третий — герцога де Медина-Сели, четвертый — герцога де Абрантеса. В качестве их представителей на арене будут присутствовать тореадоры: Франсиско Монтес, Хосе Редондо (Чикланеро), Франсиско Архона Гильен (Кучарес) и Хуан Лукас Бланко. Осуна пригласил меня позавтракать вместе со своим рехо-неадором и его ангелом-хранителем Монтесом.
Мне нет надобности рассказывать Вам, сударыня, кто такой Монтес; Монтес — это король тореадоров; он утруждает себя исключительно по приглашению короля, принца или города; за каждый проведенный им бой Монтес получает тысячу франков; короче, Монтес — миллионер. Вы понимаете, конечно, что такое высокое положение можно занять только обладая признанными заслугами; если и есть репутация, которую бессильны поддержать или поколебать какие-бы то ни было интриги, то это, разумеется, репутация тореадора; славу, которой обладает тореадор, он добывает острием своей шпаги, в присутствии публики и на глазах у Господа. Это генерал, оцениваемый по числу выигранных им битв; так вот, Монтес выиграл пять тысяч сражений, поскольку он убил пять тысяч быков.
Не могло быть и речи о том, чтобы упустить возможность, столь любезно предоставленную мне герцогом де Осуна, позавтракать с несчастным рехонеадором и познакомиться с отважным Монтесом. Помимо прочего, один из друзей герцога, большой любитель боя быков, поручил ему преподнести Монтесу подарок — замечательную боевую шпагу, выкованную в Толедо.
Королевская коррида должна была начаться в полдень. Господин Брессон, как я Вам уже рассказывал, проявил любезность и прислал билеты всей французской колонии (билеты пользуются большим спросом и стоят до ста франков). Однако свой билет я подарил нашему милому хозяину г-ну Монье, поскольку Осуна предложил мне место на своем балконе, одном из лучших на площади Майор. Этот балкон, насколько я понял, был пожалован королем Филиппом IV в награду одному из предков герцога за личную услугу, и до тех пор, пока на свете есть хоть один Осуна, этот Осуна будет иметь право, кто бы ни владел домом, использовать упомянутый балкон для себя, своей семьи и своих друзей во время всех королевских празднеств, устраиваемых на площади Майор. Со своей стороны, владелец дома имеет право возводить скамьи напротив своих окон, если только они не загораживают прохода на балкон, а также смотреть из глубины своих комнат поверх голов герцога де Осуна, членов его семьи и его друзей.
В десять часов утра я был у Осуны и обнаружил там только рехонеадора. Монтес, еще плохо оправившийся от раны в бедре, полученной им за три месяца до этого от удара рогом, не смог прийти: он берег все силы для охраны своего подопечного. Этот подопечный был бедный малый лет двадцати двух-двадцати трех; устав видеть, как его мать и сестра прозябают в нищете, из которой ему не удалось вытащить их, несмотря на все свои усилия, он решил рискнуть своей жизнью, чтобы обеспечить их существование.
Завтрак был накрыт; за столом нас было всего шесть или восемь человек; по левую руку от Осуны находился его подопечный. Облаченный в наряд времен Филиппа ГУ, сидевший на нем довольно нелепо, он был очень бледен, очень озабочен и почти ничего не ел; для бедняги этот завтрак был подобен свободной трапезе — последней трапезе первохристиан перед тем как их выводили на арену цирка. Дело выглядело особенно серьезным еще и потому, что молодой человек не был привычен ни к одному из упражнений, знакомство с которыми могло бы уменьшить грозящую ему опасность. Он первый раз в жизни садился на лошадь и никогда не держал оружия в руках.
В жизни я не видел ничего более грустного, чем этот завтрак. Сидя напротив человека, казалось видевшего, что смерть села за один стол с нами, никто не осмеливался ни шутить, ни смеяться. Время от времени нервная дрожь пробегала по его губам: он не мог с этим совладать, несмотря на все наши старания подбодрить его. Если когда-либо боец и заслуживал пальму мученичества, то это был именно он.