Прощайте, сударыня! Майорал объявил нам, что сегодня вечером мы останавливаемся на ночлег в Валь-де-Пеньясе. Тем лучше! Наконец-то, мы попробуем на его исконной территории знаменитое вино, название которого ласкает слух испанца.
XVII
Гранада, 27 октября.
Однако кое-что нас беспокоило: садясь в карету, мы узнали, что еще один дилижанс, направлявшийся в Севилью, едет впереди нас. Так же как и мы, находившиеся в нем путешественники должны были ужинать в Взль-де-Пень-ясе, а пифагорейская мудрость «Если есть для одного, хватит и для двоих» менее всего приложима к Испании. И это не были пустые слухи: нас в самом деле опережала карета, набитая пассажирами. И потому, прибыв в гостиницу, мы обнаружили, что столы там не столько заставлены снедью, сколько плотно окружены сотрепезниками.
Мы тотчас же рассредоточились по дому, что заставило нахмуриться дюжину гостей. Нам нужно было обследовать все заведение. Общий сбор после обследования был назначен в обеденной зале. Через десять минут все, за исключением Александра и Дебароля, явились туда. Я разыскал кухню и потолковал с главным поваром. Жиро разыскал горничную и договорился с ней о постелях. Буланже разыскал каштаны и набил ими карманы. Маке тем временем разыскал почту и выяснил, что в Валь-де-Пеньясе его ждало ничуть не больше писем, чем в Мадриде и Толедо.
Александр и Дебароль вскоре пришли. Случайно открыв какие-то двери, они обнаружили нечто гораздо привлекательнее всего того, что отыскали мы. Не буду Вам рассказывать, сударыня, что именно обнаружили Александр и Дебароль; Вам достаточно будет узнать, что два неосмотрительных молодых человека чуть было не явились нам превращенными в оленей, как Актеон… если бы время метаморфоз не ушло безвозвратно. Нам оставалось отыскать лишь место за столом.
Прибывшие ранее путешественники обрадовались при виде того, что мы собрались вместе, и, успокоенные теперь в отношении тех открытий, какие мы могли сделать, поспешили подвинуться и предложить нам место, которого мы домогались. Начался ужин. Разумеется, мы попросили валь-де-пеньяс. Первый, кто глотнул поданый нам омерзительной напиток, тут же выплюнул его под стол. «Ну как?» — повернулся я к Дебаролю.
Надо Вам сказать, сударыня, что в течение двух недель Дебароль вел разговоры о тех наслаждениях, какие нам было уготовано вкусить в краю, где мы сейчас находились. Дебароль покачал головой и подозвал мосо. Тот подошел.
«У вас есть вино лучше этого?» — спросил наш друг. «Разумеется!» — ответил мосо. «Тогда принесите его!» Мосо исчез и через несколько минут вернулся с двумя бутылками в руках. «Это лучшее из того, что у вас есть?» — продолжал допытываться Дебароль. «Да, сударь!»
Мы отведали этот второй вариант, и оказалось, что он еще хуже первого. На Жиро и Дебароля посыпались проклятия — обещанный нектар оказался хуже любой кислятины. «Пойдем! — произнес Жиро, вставая из-за стола. — Не будем здесь строить из себя господ. Мы обещали товарищам настоящий валь-де-пеньяс… Пойдем поищем, где он есть». «Пойдем!» — сказал Дебароль, в свою очередь поднявшись и взяв в руку карабин. Оба вышли.
Они вернулись спустя десять минут, неся за ручки огромный глиняный кувшин вместимостью в пять-шесть литров, доверху наполненный густым черным вином; его тотчас же разлили по стаканам. Мы попробовали. Это действительно был валь-де-пеньяс, с его терпким и возбуждающим вкусом. Жиро и Дебороль отыскали его в кабачке.
Я описываю эти подробности вовсе не для Вас, сударыня; Вы довольствуетесь — это известно всем Вашим знакомым — стаканом воды: едва касаясь его губами, Вы утоляете жажду и освежаетесь. Но письмам, которые я имею честь Вам писать, суждено быть опубликованными, и было бы правильно, чтобы менее бесплотные существа, чем Вы, знали, где искать знаменитый валь-де-пеньяс, неизвестный хозяевам тамошних постоялых дворов. Это густое терпкое вино, имеющее для настоящих пьяниц то преимущество, что оно никогда не утоляет жажды, естественно, пробудило в нас желание отыскать самые лучшие кровати и доверить им часов на пять наши тела, измученные тряской, которой подвергался на протяжении всего пути наш дилижанс и которая, естественно, досталась и нам. Но это входило в обязанности Жиро, поскольку именно он вел переговоры с горничной.
Эта горничная была четырнадцатилетней особой ростом с десятилетнюю французскую девочку. Ее роскошные черные волосы были заплетены с такой изящной небрежностью, а огонь ее темных глаз так умело отвечал на пылкие взгляды ее собеседников, что она с первого взгляда привлекала к себе внимание. Право же, этот ребенок заставлял нас смотреть на нее с большим любопытством, чем это могла бы сделать взрослая женщина, красивая или уродливая. В ней все — звучание голоса, улыбка, движения тела, — казалось, говорило: «Я женщина, восхищайтесь мной или любите меня, но главное — поглядите на меня!»
Мы ограничились тем, что всего лишь поглядели на это удивительное создание, которое указало отведенные нам комнаты и осведомилось, что нам нужно еще. Каждый открыл свой несессер и, попросив горячую или холодную воду, стал обмываться перед сном. То ли в ее наивности было дело, то ли в бесстыдстве, но наша мучача нисколько не была этим смущена. Выгибаясь и проскальзывая между нами, словно уж, она продолжала хлопотать, воспринимая и исполняя малейшие наши просьбы, выраженные словами или мимикой, удивительно ловко, точно и толково. Предполагая, что утром нам не удастся ее увидеть, мы дали ей две песеты и отпустили.
В полночь, как мы и предвидели, нас разбудил мосо. Нам стало понятно, что эта тактика известна всем трактирным слугам на юге Испании; но мы не приняли во внимание этот призыв и удовольствовались тем, что ответили, как ресторанные официанты: «Да, да! Уже идем!» Понятно, что, как и ресторанные официанты, мы никуда не собирались идти. Мы полагали, что карета — это мы, подобно тому, как Людовик XIV полагал, что государство — это он.
В три часа утра майорал пришел будить нас сам. Вслед за ним шла наша маленькая служанка.
«О сеньоры! — сказала она самым слезливым тоном, какой ей только удалось изобразить. — Хозяйка увидела, как я прячу две песеты, которые вы мне дали, и отобрала их; у меня ничего не осталось!» Говоря это, она строила глазки, умоляюще складывала ручки и играла прядью волос на смуглом плече. Мы не поверили ни единому слову из рассказанной ею истории, но, тем не менее, дали ей песету.
Бедная крошка! Если ради одной золотой монеты ты расточаешь столько улыбок, восхитительных подмигиваний и прикосновений твоих худеньких ручек, то наберешь ли ты много монет или же, скорее, раньше времени утратишь свою ласковую улыбку и магнетизм своих влажных глаз?
Мы уехали; через пару часов занялся рассвет, и, по мере того как светало, с первыми дуновениями ветра до нас стали доноситься самые сладостные запахи, какие нам приходилось когда-либо вдыхать. Они приходили из Сьерра-Морены, куда нам предстояло скоро въехать. Эту смесь ароматов испускали, насыщая ими утренний ветерок, олеандры, земляничные деревья с пурпурными плодами и смолистые кустарники, растущие на этих дивных горных хребтах в таком же изобилии, как трава на лугу.
Граница Андалусии обозначается колонной, называемой камнем Святой Вероники, вероятно из-за того, что на этом камне высечен лик Христа.
Во время одной из стычек между карлистами и кристи-нос колонна была изрешечена пулями, и чудесным образом ни одна из них не попала в лик Спасителя. Мы вышли из кареты в Деспенья-Перрос. Нет ничего более приятного и в то же время более печального, чем дорога, по которой мы следовали.
Как я Вам говорил, сударыня, повсюду там были мастиковые, миртовые и земляничные деревья, то есть цветы, плоды и ароматы. Но время от времени посреди этого огромного оазиса виднелся какой-нибудь жалкий дом, заброшенный со времен войны 1809 года, и его окна без рам смотрели на проходящих путников будто пустые глазницы мертвеца. С любопытством мы подходили к такому пустому и безмолвному остову и убеждались, что в отсутствие людей им завладели вяхири и лисы, хозяева, казалось бы, несовместимые, но на самом деле прекрасно уживающиеся: одни — на чердаке, другие — в подвале.