Альгамбру славили певец, герой, поэт;
Влюбленные в садах внимали серенаде.
Так почему Господь столь много дал Гранаде?!
Среди ее красот найду ли я ответ?
Наверное, когда ему наскучит Рай,
Бог предпочтет ему роскошный этот край.[39]
Должен сказать Вам, сударыня, что пока я только мельком видел Гранаду и совсем еще не видел Альгамбру. Однако я писал эти слова совершенно смело, заранее уверенный, что все это покажется мне чудом. Вместе с поэтами ко мне пришел и граф де Аумеда; он страстный охотник, и я показал ему весь наш арсенал: он изучает его и восхищается им, а я пока пишу Вам письмо. Господин де Аумеда показался мне очаровательным идальго, и я заранее убежден, что он из числа тех людей, о мимолетности встреч с которыми я всегда буду жалеть.
Позади поэтов и позади графа де Аумеда держался наш соотечественник, настолько «обыспанившийся», что я совершенно искренне посчитал его испанцем; он из числа одержимых путешественников; проезжая с дагеротипом в руках через Гранаду, он задержался здесь и вот, представьте, сударыня, уже два года живет в Гранаде и не может решиться ее покинуть. Цирцея удерживала силой своего колдовства, а Гранада удерживает лишь волшебством своей улыбки. Кутюрье — это имя нашего соотечественника — предложил нам себя в качестве чичероне. Мы согласились, и я сразу попросил его о первой услуге — проводить меня на почту, где через несколько минут я оставлю это письмо, которому поручено донести до Вас мое самое искреннее уважение. А затем, сударыня, нам предстоит осмотреть Хенералифе и Альгамбру!
XVIII
Гранада, 28 октября.
Получая послания с пометкой «Гранада», сударыня, Вы вполне можете считать, что у Вас сохранились сношения и установилась переписка с некой душой, продолжающей обитать в одном из уголков Неба, откуда Вы спустились к нам столь недавно, и что душа эта беседует с Вами о своей волшебной стране и о своих неземных впечатлениях. Гранада, более яркая, чем цветок, и более сочная, чем плод, имя которого она носит, похожа на склонную к праздности деву — со дня творения мира она нежится на солнце, раскинувшись на ложе из вереска и мха, сокрытая от посторонних глаз стеной кактусов и алоэ; вечерами она безмятежно засыпает под пение птиц, а по утрам пробуждается с улыбкой под журчание водопадов; Бог, возлюбив ее более всех ее сестер, даровал ей никогда не увядающий венец, способный вызвать зависть ангелов; венок, с которым ночью сливаются в таинственном и благоуханном союзе звезды небесного свода и который наполняется такими ароматами, что, когда дева, пробудившаяся от первых дуновений утреннего ветерка и первых лучей солнца, встряхивает головой, путники, идущие дорогами соседних Кастилий, останавливаются и спрашивают себя: откуда доносятся эти неведомые и неземные ароматы; но Гранада — женщина и, стало быть, кокетка. Обратите внимание, сударыня, что я склонен выступать с нападками на кокетство, представляющее собой дух красоты, не более чем на остроумие, представляющее собой кокетство ума, и, хотя нетронутой белизны легкое платье — это то украшение, каким мы с г-ном Планаром всегда будем восхищаться, я не отказываюсь от некоторого пристрастия к тем прелестным искусственным цветам, какими в определенное время года и в определенные годы жизни женщина вынуждена заменять натуральные цветы, которых ей недостает.
Итак, Гранада — кокетка, это вопрос решенный; и, невзирая на свою вошедшую в поговорку ленность, она время от времени поворачивается, принимая новое положение, так что утро часто застает ее совсем не в той позе, какую она приняла накануне вечером. Если Вы скажете, что Гранада научилась позировать таким образом, чтобы на нее могли взирать чужие глаза, — это будет серьезным обвинением, и я, ее друг, воздержусь брать на себя ответственность за него. Я твердо убежден, что и в наши дни любовь безгрешной испанки все еще отдана лишь природе и солнцу — ее матери и ее любовнику.
К несчастью, Гранада возлежит на холме, так что любопытные могут заметить ее издали, не будучи замеченными сами, и в одно прекрасное утро застигнуть ее врасплох, словно купающуюся Сусанну. А как бы ни была целомудренна женщина, обладающая склонностью к лени, она не может постоянно соблюдать стыдливость, поворачиваясь в постели; полагая себя в одиночестве, она обнажает руку чуть выше локтя и ногу чуть выше лодыжки; ее собранные волосы могут внезапно распуститься, и тогда, резким движением останавливая золотой или смоляной поток, обрушивающийся на ее плечи, она не заметит, что при этом разорвался краешек ее вуали и сквозь разрыв выставилась напоказ белоснежная округлая грудь. И кто помешает в такую минуту влюбленному, разумеется неведомому, но, тем не менее, присутствующему здесь, прильнуть взором к какой-нибудь нескромной щели в скалах или какому-нибудь просвету среди деревьев, а ведь этот влюбленный, все еще сомневаясь в красоте той, которую он столь жаждет, ожидает лишь такого неосмотрительного шага, чтобы убедиться в ее прелести, и такой убежденности, чтобы начать действовать. Увы, сударыня, именно это и произошло с Гранадой!
Несчастная девушка, с тем присущим целомудрию невежеством, какое усиливает опасность, подстерегающую девственниц, отдалась без стыда и зазрения совести всем капризам своего прихотливого и переменчивого сознания; однако это простодушное поведение на глазах у всех рано или поздно должно было привести к катастрофе, и андалусской Лукреции предстояло погибнуть, так же как и Лукреции римской, из-за того, что, по ее мнению, должно было ее защитить. По ту сторону Гранады было море, а по ту сторону моря обитали мавры. Во все времена мавры были самыми развратными людьми на свете, им всегда нужен был гарем, состоящий из городов, чтобы создавать гаремы, состоящие из женщин. Поднявшись на цыпочки, мавры увидели бедную Гранаду, которая, не зная, что ее разглядывают, занималась всем тем, чем может заниматься простодушная девушка, и внезапно их охватила страстная любовь к испанской девственнице. А мавры исполняют свои желания почти так же быстро, как те возникают, и в один прекрасный день, когда бедная девочка по своему обыкновению предавалась послеобеденному отдыху, они обрушились, словно стервятники, прилетевшие с Атласских гор, на несчастную голубку, дитя сьерры, и возвели стены, ощетинившиеся бастионами, вокруг целомудренного гнездышка, устланного мхом. Гранада кричала, плакала, защищалась, хотела умереть; но всякое противодействие людям, столь опытным в делах любви, как злодеи-сарацины, было всего лишь упорным сопротивлением; будучи любовниками рассудительными, а соблазнителями изобретательными, они ничего не требовали у своей новой любовницы, предварительно не сковав ее по рукам и ногам каким-нибудь великолепным подарком. И потому они тотчас принялись изготавливать две драгоценности, именуемые Альгамбра и Хенералифе. При виде этого великолепного дара Гранада поступила так же, как и всякая женщина: она склонила голову; но, когда она склонила голову, взгляд ее упал на Хениль. Случайно в то время года Хе-ниль был полон воды. Гранада увидела себя с этими новыми украшениями и зарделась: от стыда — говорят одни, поскольку в своем позоре бедняжка могла украшать свой лоб лишь для того, чтобы скрыть грязь на нем; от удовольствия — говорят другие, ибо при ее известном нам кокетстве она должна была забыть об угрызениях совести в ту минуту, когда столь чудесный венец вознес ее над всеми соперницами.
Как бы то ни было, устав от борьбы, она снова возлегла на своих подушках, несколько менее целомудренная, но несколько более красивая, чем прежде. И, не слывя моралистами, мы можем сказать сегодня лишь одно: как и многих других, бесчестье ее восхитительно красит и нас, явившихся к ней не столько из-за ее целомудрия, сколько из-за ее позора, не постигло разочарование. В самом деле, Вы знаете, сударыня, что испанцы, то ли из ревности, то ли из скупости, отвоевав Гранаду, мало что для нее сделали, и ее самые красивые драгоценности, самые богатые украшения доныне еще те, что бедной девочке подарили мавры, то есть ее любовники. Однако, как Вам известно, всякое безмерное счастье предваряется радостями: так в день вступают после рассвета, а в ночь — после сумерек. И потому нужно, чтобы, прежде чем посетить вместе со мной Альгамбру и Хенералифе, Вы проделали бы тот же путь, что и я. Не беспокойтесь, сударыня, дорога великолепная, и если Вы сочтете ее слишком долгой, это будет исключительно моей виной.