Поскольку было вероятно, что магистрат, появляющийся с такой торжественностью, собирается разразиться речью крайне витиеватой, цветистой, насыщенной специальными терминами, пронизанной окольными ходами, словно пещеры цыган, то я поставил рядом с собой переводчика Дебароля, моля его забыть английский и немецкий и помнить только испанский и французский.
Предпринятые мной меры предосторожности оказались весьма разумными: судейский начал со вступления, затем перешел к изложению, развернул доказательства и произнес заключительную часть. На наше несчастье, мы столкнулись с оратором.
С Дебароля крупными каплями стекал пот; мне показалось, что разжижившаяся память нашего переводчика сочится из него через все поры.
Вот краткий пересказ услышанной нами речи, сударыня. «Я не осмеливался, сеньор и сеньоры, предстать перед прославленным писателем, этой блестящей планетой, сопровождаемой светящимися сателлитами. Но вот посредством камня вам было нанесено оскорбление, вам был причинен ущерб, на вас было совершено, по сути, нападение, и все это произошло, когда вы находились на террасе, выходящей на площадь Ножовщиков. Я велел предъявить мне этот камень, имеющий красный цвет, и вижу отсюда при свете свечей глаз вашего сына, имеющий зеленый цвет…» — «Синий», — прервал его Александр. «Вечером синий кажется зеленым, — объяснил Жиро, — не прерывай господина коррехидора из-за такой ерунды». — «… имеющий зеленый цвет, — повторил оратор. — Господа, за испанским правосудием дело не станет, и вы будете отомщены ужасным образом. Соблаговолите лишь подписать эту жалобу, которую я составил, дабы избавить вас от труда». — «Но, сударь, — ответил я ему через переводчика, — я не хочу жаловаться, а мой сын полагает себя вполне отомщенным».
Коррехидор соизволил улыбнуться. «Вы не можете быть судьей в касающемся вас деле, сеньор!» — сказал он мне. «Послушайте, господин коррехидор, поскольку правосудию угодно оказать мне любезность, подменив меня на моем месте, я со всем уважением, какое мне должно питать к правосудию, прошу его забыть о нанесенной мне обиде». — «Это невозможно. Мы никогда не допустим, чтобы такой прославленный француз, как сеньор дон Алехандро, безнаказанно подвергся, в лице своего сына, оскорблению, нападению и избиению. Мы, гранадцы, гостеприимны, сеньоры!» — «Разумеется, но я заявляю вам, что никогда не подпишу бумагу, способную разорить целую семью, сеньор коррехидор!» — «Послушайте, сеньор дон Алехандро, члены семейства Контрерас менее щепетильны, чем вы: они написали жалобу по поводу вашего вторжения в их дом; они выставляют себя потерпевшей стороной и требуют возмещения убытков; если вы не собираетесь разорять их, то они разорят вас! Это им будет тем более просто сделать, — добавил судейский, пристально глядя на нас, — раз вы заявляете о своем намерении уехать». — «Уехать? Кто вам это сказал?» — «Достопочтенный писарь, только что вышедший от вас: это его рвение побудило меня нанести вам визит».
Пять взглядов, острых как кинжалы, пронзили насквозь несчастного Дебароля, понявшего, наконец, всю глубину своего промаха. Мне стало ясно, что пора идти напролом и переходить от роли Фабия к роли Сципиона. «Ну что ж! Это так! — воскликнул я. — Мы уезжаем! Пусть семейство Контрерас разоряет нас, если ему хочется; однако мы не будем ничего подписывать, выступать свидетелями и, самое главное, не будем портить себе впечатление от такого восхитительного города, как Гранада, участием в отвратительной тяжбе! И на солнце есть пятна, это верно, но Гранада больше, чем солнце: она владычица солнца!» — «Можно ли это понять так, сеньор, что вы лишаете правосудие свободы действия?» — спросил судейский. «Я отдаю предпочтение здравому смыслу», — ответил я. «Вы это твердо решили?» — угрожающим тоном переспросил коррехидор. — «Бесповоротно!» — «Bueno![44]» И он вышел, почтительно раскланявшись.
Едва за ним закрылась дверь, я воскликнул: «Господа! Особые обстоятельства влекут за собой полное прощение! Забудем проступок Дебароля! Пусть они разоряют нас, но только издали, если такое возможно, и, пока еще есть время, сбежим от алькальдов, коррехидоров, а главное — от писарей!» — «Сбежим!» — раздался дружный хор голосов. «Да, сбежим, — промолвил Буланже, — но каким образом?» — «У нас есть лошадь, восемь мулов, мавританские стремена». — «Извините, — вмешался обеспокоенный Де-бароль, — почему вы все время твердите о мавританских стременах? Я слова не сказал о том, что ими снабжены наши мулы. Какого черта! Не говорите за меня то, о чем я и не заикался». Буланже затрепетал.
«В конечном счете, Буланже, даже если они и не совсем мавританские, — вмешался в разговор я, — лишь бы нога в них входила. Да и вообще, о чем речь! Сид даже после смерти прекрасно держался на лошади, так неужели ты, будучи живым, не в состоянии проехаться на муле?!» — «Ну, я попытаюсь, — сказал Буланже со своим обычным добродушием, — лишь бы там было хоть какое-нибудь стремя…» — «Но в этом же и загвоздка! — воскликнул Де-бароль. — Там нет никаких стремян, ни мавританских, ни любых других!» — «А куда же тогда девать ноги?» — спросил Буланже. «Ноги просто свисают; от этого они зимой согреваются, а летом не так немеют». — «Свисают? — воскликнул Буланже. — А как же равновесие, господа? Как же удерживать равновесие?» — «Для этого есть центр тяжести», — величественно изрек Дебароль.
И в самом деле, я вспомнил, что на проезжих дорогах нам встречалось немало путешественников, ноги которых болтались по бокам их мулов. «Думаю, что Дебароль прав, — признался я, — стремян не будет; но утешься, дорогой Луи, впереди и позади седла есть подпорки, которые старательно набиты чем-то мягким и чаще всего украшены золочеными гвоздями; ты увидишь, эти подпорки оказывают замечательное действие на всадника: одна поддерживает его живот до самой груди, а другая подпирает ему спину от поясницы до лопаток. Устроившись таким способом, путешественник может спокойно спать в седле, как в кресле. Ну а поскольку мы будем путешествовать днем, спать ты не будешь и, находясь в этом панцире, который оставляет тебе руки свободными, сможешь даже на ходу делать зарисовки. Неужели тебе так уж противно путешествовать в кресле?» — «О, нет!» — в полном восторге воскликнул Буланже. «Ты ведь соглашался поехать в лодке, а так даже удобнее и морская болезнь тебе не грозит». — «Да это же будет для меня настоящий праздник!» — «Стало быть, пусть будет кресло?» — «Пусть будет кресло!» — «Секундочку! Секундочку! — прервал нас Де-бароль. — Видно, что вы не путешествовали по Испании четыре месяца, как мы, иначе бы вы знали…» Дебароль остановился в нерешительности. «Так что мы бы знали?» — «Вы бы знали, что это седла, столь поэтично вами описанные Буланже, нечто вроде условных монет: счет по ним ведется, но они не существуют. Вот вы видели когда-нибудь пистоль?» — «Как?! — воскликнул Буланже. — Мавританские седла не существуют?» — «Да нет, существуют, существуют… у мавров, и в Алжире мы их, наверное, увидим, но в Испании их найти невозможно, а уж у погонщиков тем более». — «Так что же тогда есть у ваших погонщиков? Английские седла?» — «Гм! — пробормотал Буланже. — Английские седла!» — «Ты, как Бертран, — заметил Жиро, — не доверяешь англичанам». — «Но дело в том, — Дебароль решил разом показать нам всю глубину разверзшейся пропасти, — английских седел не существует, равно как арабских седел и мавританских стремян». — «Бедный мой друг! — обратился я к Буланже. — Как видишь, тебе придется довольствоваться вьючным седлом». — «Да-да, — добавил Маке, — с двумя пристегнутыми к нему корзинами». — «Ты поедешь на сиденье, водруженном на мула, в корзины положат провизию, а тебя возведут в чин главного провиантмейстера». — «Пусть будет сиденье, — согласился Буланже, — хотя я и остерегаюсь новомодных изобретений». — «Да о вьючных сидениях здесь никто и не слышал! — вскричал Дебароль. — Это иллюзия! Ни одного вьючного сиденья в Испании не было — по крайней мере, ни один мул еще не был обесчещен вьючным сиденьем, водруженным ему на спину!» — «Так на что же здесь садятся в конце концов?! Ответь мне немедленно! — потребовал Буланже. — Речь, значит, идет о том, чтобы добираться отсюда до Кордовы, не пользуясь вообще никаким седлом, как нумидиец? Ну же, Дебароль! Рожай, наконец!» — «Делается это так, — отвечал наш переводчик, — погонщик покрывает мула одеялом и притягивает одеяло ремнем». — «Ну а дальше?» — спросил Буланже. «А дальше, для тех, кто приучен к такой ненужной роскоши, как стремена, на загривок животного прикрепляется веревка, и на каждом ее конце делается скользящая петля; ноги продеваются в эти отверстия, и уверяю тебя, Буланже, что хотя это и не в лодке, и не в кресле, и не на вьючном сиденье, но, на самом деле, не так уж и плохо». — «Я пойду пешком!» — воскликнул Буланже решительным тоном. «Пешком?» — «Да!» — «Отсюда до Кордовы сорок два льё; нам следует проделать эту дорогу за три дня, то есть проехать тринадцать-четырнадцать льё в день, и только-то». — «Ты ошибаешься, друг мой, — внес поправку Александр, — сорок два испанских льё составляют примерно шестьдесят шесть французских, то есть проходить надо по двадцать два льё в день, а не по четырнадцать; уточняю для ясности: это восемьдесят восемь километров. Ты чувствуешь в себе силы преодолеть восемьдесят восемь километров за двенадцать часов? А?» — «К тому же, — присоединился к разговору я, — ты же знаешь характер мулов». — «Ну да, говорят: "Упрямый, как мул", я это слышал». — «Упрямый, потому что он не признает рыси, отвергает галоп и согласен идти только шагом. Ты же художник, вспомни, разве ты не видел множества вывесок с изображением девушки, тянущей мула, и мула, тянущего девушку? И что написано под такой вывеской? "Два упрямца”. Но ты ведь никогда не видел вывески с изображением понесшего мула с всадником или всадницей на спине!» — «Да, верно, никогда». — «Впрочем, если даже мул вздумает тебя понести, то с помощью узды…» — «Потянув ее, да?» — «Да, потянув ее, вот так! С помощью узды можно самого норовистого мула остановить, правда, Дебароль? Отвечайте же, черт вас побери! Вы же имели дело с мулами за те четыре месяца, что провели в Испании». — «Конечно, уздой мула легко остановить». — «Ну, вот видишь!» — «Если у тебя есть узда; но ведь узды то нет!» — «Нет узды?» — «И никогда не бывает. Хватает и недоуздка: из всех известных мне верховых животных мулом легче всего управлять!» — «Значит, мне не добраться живым до Кордовы! — заявил Буланже. — Я пойду пешком! Решено! Я пойду пешком!» — «Никто, кроме погонщиков, не способен идти пешком за мулом!» — вразумлял его Жиро. «Я буду подражать погонщику!» — «Ты сошел с ума?» — «Послушайте, — вмешался Маке, самый хладнокровный из всех нас, человек рассудительный, да и, в конце концов, находчивый, — я не понимаю, почему нужно обходиться без седел, стремян и узды». — «Что здесь не понимать? — ответил Буланже. — Да потому что их нет». — «Так ведь можно их раздобыть!» — «Где?» — «В лавке у шорника, черт побери!» — «А ведь в самом деле! — закричал я. — Давайте купим их, господа, давайте купим!» — «Это будет проявлением слабости характера», — высокомерно заметил Дебароль. «Черт побери! Ты хочешь ехать без седла, без узды, без стремян — твое дело!» — «А мы вдвоем с Маке пойдем в лавку, — сказал Александр. — Пошли, Маке!»