Вчера у нас разразилась чудовищная гроза. Надеюсь, ваш дом на Кейп-Код уцелел — ведь в противном случае контракт с Лафлином погиб бы безвозвратно.
Передайте, если увидите, мой нежный привет Гринбергам. Надеюсь, в Покипси вы не сели на мель?
Преданный Вам
В.
№ 25 Уэст 43-я стрит
15 декабря 1943
Дорогой Владимир,
вот он, роковой контракт. Сотрудник «Даблдей» болен, и увижу я его не раньше начала следующей недели, поэтому ничего определенного сказать пока не могу. Если — на что хочется надеяться — тебе удастся забрать у Лафлина эти две книги, ты должен будешь подписать с ним новый контракт только на книгу о Гоголе. В этом контракте, разумеется, не должно быть пункта о приобретении издателем прав. В остальном, думаю, контракт должен касаться исключительно книги о Гоголе.
Относительно нашей с тобой будущей книги, будет, мне кажется, лучше, если ты включишь в нее только поэтические переводы. «Шинель» же пускай войдет в твою книгу о Гоголе, ей там самое место, к тому же у нас у обоих найдутся дела поинтересней, чем корпеть над переводом Гоголя. (В антологии Курноса есть перевод «Шинели», на днях я просмотрел его в книжном магазине — английский язык у него хромает, и довольно сильно.) Забыл сказать тебе в Уэллфлите, что было бы, по-моему, неплохо перевести сцену Репетилова из «Горя от ума»; но и эта работа потребует больше сил, чем она того стоит. Напишу тебе об этом подробнее, когда переговорю с «Даблдей».
Да, Тегеранская конференция была великолепна, особенно когда Рузвельт поднял меч и изрек: «Сердце и впрямь из стали!» Разумеется, кончилось все каким-то старым как мир сговором, который предпочитают держать в секрете.
Очень приятно было видеть вас у нас в Уэллфлите. С тех пор как мы переехали в Нью-Йорк и вселились в удобную, тихую, но пустоватую квартиру, мне очень не хватает моего Уэллфлита, меня не покидает ощущение, будто живу я теперь в безвоздушном пространстве. Думаю, что аэропланы, которые меняют нашу точку зрения на постоянство и значимость человеческого обиталища, наносят заодно ущерб и нашему интеллекту, и нашему воображению. Сегодня город значит для меня ничуть не больше, чем после Первой мировой, когда я приехал сюда впервые, и у себя дома на Кейп-Код мне и в самом деле лучше — там у нас по крайней мере есть иллюзия полноты жизни. И всего прочего.
Всегда твой
ЭУ.
1944
8 Крейджи-сёркл
Кембридж 38, Масс.
3 января 1944
Дорогой Кролик,
по всему судя, ты великолепно справился с продажей нашей книги. Spassibo. Вкладываю копию своего письма Лафлину. Вера провела со мной серьезный разговор относительно моего романа.{100} После того как роман был нехотя извлечен из-под вороха бумаг с описанием бабочек, обнаружились две вещи. Во-первых, что он хорош, и, во-вторых, что по крайней мере первые страниц двадцать можно смело печатать и отсылать в издательство. Что и будет незамедлительно сделано. После многочисленных измен возлег я наконец со своей русской музой и посылаю тебе большое стихотворение,{101} которое она от меня зачала. Может статься, оно отправится в «Новый журнал». Вот увидишь, читается оно куда легче, чем некоторые мои предыдущие творения. Прочти же его, будь добр. Вдобавок, я почти закончил рассказ по-английски.
Маловразумительная статья о кое-каких маловразумительных бабочках, напечатанная в маловразумительном научном журнале, явится очередным образцом набоковианы, который в скором времени попадет тебе в руки.
Когда герой оказывается в Испании в конце XV века, ему совершенно необязательно встречаться с неким генуэзским мореплавателем. Алданов же поступает прямо противоположным образом. Это мой единственный упрек близкому другу и талантливому писателю.
Я ужасно позавидовал Вере, когда она рассказала мне, что тебя видела.
Мы оба желаем тебе и Мэри безупречного года.
В.
Собирался отправить тебе это письмо, когда получил твое. Прилагаемое письмо уже послал Лафлину, но, боюсь, был с ним достаточно суров. Или нет? Спасибо, что порекомендовал меня издателю русских рассказов. Из литературной продукции, созданной за четверть века советской власти, я мог бы отобрать с десяток недурно написанных небольших вещиц (Зощенко, Каверин, Бабель, Олеша, Пришвин, Замятин, Леонов — и обчелся). Наибольшую неприязнь добрые старые Советы вызывают у меня потому, что сочиняют гнусную литературу, и тем не менее как человек тактичный я мог бы при желании выбрать из горы гнили несколько съедобных слив, хотя ощущал бы себя нищим, копающимся в мусорном баке.