Несколько человек последовали примеру Кудрявцева и стали гоняться за Какуниным.
-- Я буду Катаняну жаловаться -- это бунт против его власти, -- юмористически смешно крикнул Какунин, спрятавшись на койку под одеяло.
-- Пока ты дождешься Катаняна, твой срок окончится, не дурак он, чтобы нам на глаза показываться, -- сказал презрительно Виго, -- он вот прошел по тюрьме, а тюрьма его и в глаза не видала. Теперь жди три года, когда американцы приедут, а один он по тюрьме не пойдет!
-- Тебя что ли испугается? -- грубо оборвал Степанов, -- Что ты борец, так начальству и по тюрьме не ходить, так что ли? Поди, его десять кобелей сопровождают, и у каждого по три маузера!
-- Тут дело не в маузерах и кобелях, а в том, что ты ни бельмеса в политике не понимаешь, Степанов, -- вступился Кудрявцев, -- Катанян не шпана какая-нибудь, он понимает, что в Бутырке сидят три тысячи бессудных и ни в чем не повинных, о чем ему говорить с нами, чем утешить?
-- Это они между уголовными петушатся и на всех сверху вниз смотрят, а здесь публика белая, как-никак, а совестно в глаза взглянуть, -- сказал Федоров, -- у нас один Виго чего стоит!
-- А ты в чужой огород камушка не забрасывай, -- сказал сурово Виго, -- Виго нигде не струсит и к администрации подлизываться не станет. Виго не плохо бы было на советской сцене служить, а он в тюрьму пошел, а им не покорился!
-- А я бы с твоей силищей и в тюрьме не стал бы сидеть, выворотил решетку, да и был таков, -- насмешливо возразил Степанов, -- а то борец, борец, а силы не
337
проявляешь, расшвырял бы всех этих сторожевых псов, а сам за ворота!
-- Время не пришло, -- самодовольно усмехнулся Виго, -- пока что на медведей берегу силу. Вышлют в Нарымский край, там с медведями воевать буду. Говорят, медвежатина очень полезна...
-- С медведями дурак управится, лишь бы винтовка была, -- вставил Кулик, -- а ты бы с большевиками повоевал, это зверь матерый!
-- На все свое время, время придет -- и с ними повоюем, -- сказал Виго, -- за нами дело не станет!
46
Большим событием для Москвы в зиму на 1925 год была неожиданная, если не сказать внезапная, смерть патриарха Тихона. Последний год его многострадальной жизни под гнетом большевизма особенно интересовал не только старую Москву, но и все население тюрьмы. И хотя с большою опаской, но разговор о нем шел ежедневно во всех камерах и на прогулке, где сходились заключенные с обоих коридоров и где ежедневно обсуждались все новости, приносимые и газетами, и с личных свиданий посетителей. Конечно, надежд на патриарха как на политическую силу никто уже не питал, все чувствовали, что борьба неравная и патриарх должен безмолвно сойти со сцены. Как и куда -- об этом было много и споров, и предположений, но о его смерти почти не было и речи, так как все знали, что он человек не старый и очень крепкий по натуре, а потому его смерть так всех и поразила. Поразила она и всю нечиновную Москву и ввергла в великую скорбь и смятение. Предполагали, что его принудят сложить сан и заточат где-нибудь на Сахалине или Камчатке, или для насмешки переоденут в простую и дырявую одежду и загонят под чужим именем в северные леса, на лесные разработки. Более благожелательные пророчили ему свободный выезд за границу или такой компромисс с большевиками, при котором его оставят в покое и отведут для жительства какой-нибудь захолустный монастырь, откуда он и будет под цензурой власти рассылать свое благословение по обнищалой и разбегающейся пастве. И только умный и уважаемый многими Очеркан говорил по секрету:
-- Очень боюсь, что его устранят "обычным способом". Уж если не постыдились расстрелять в подвале всю цар-
338
скую семью с детьми, то что им патриарх Тихон, за которым еще не было в народе никакого авторитета! Он для них совершенно не опасная кукла, и дай Боже, чтобы его просто устранили безо всякой публичной насмешки.
-- Не могу этому поверить, -- загораясь внутренне стыдом и страхом, говорил на прогулке Казанский (студент Духовной академии), если Петр Великий и прекратил патриаршество, он все же назначил блюстителя престола как главу Церкви. Устранял и Грозный митрополитов, но Церкви без главы не оставлял, не решатся и эти!
-- Тогда это было дело государственное, а теперь частное, -- возражал профессор Никольский, присоединяясь к нашей компании, -- тогда само правительство и государи были верными сынами Церкви, а теперь... что теперь? -- спрашивал он, озираясь кругом, как бы ища защиты. -- Теперь грубый и невежественный атеизм и безудержная травля верующих.
-- Они бы его сожгли живьем, если бы это входило в их план и не делало из него мученика, -- подсказал Посохин, -- но, конечно, они его устранят без разговоров, и в один прекрасный день поставят Церковь перед совершившимся фактом!
-- Жуткое и страшное положение переживает патриарх Тихон, -- сказал как-то Паршин, присаживаясь на койку к Сарханову.
Он был сегодня на свидании с племянницей и от ней узнал, что вокруг патриарха плетется какая-то ужасная тайна. Говорили, что чекисты предлагали ему подписать отречение от патриаршества и затем увезти его в неизвестное никому место доживать последние дни, а что в противном случае его засудят свои же церковники, а правительство заточит в укромное место как преступника. Говорили, что ворота Донского монастыря давно уже охраняются чекистами и допускают к патриарху только тех священников и епископов, которым разрешит это свидание сам Дзержинский. И что эти разрешенные к нему посетители под угрозами церковного суда и осуждения склоняют его на все уступки большевикам, вплоть до того, чтобы провозглашать за них многолетие и молиться за Ленина и Троцкого персонально.
-- Но ведь большевики в этом не нуждаются, -- возразил Сарханов, вслушиваясь в разговор. Он хотя и был мусульманин, но очень живо интересовался религией и нашими церковными делами. -- Ведь они открытые безбожники!
339
-- Тут не в этом дело, -- пояснил Паршин, -- им важно его принципиальное подчинение и уничтожение, им нужно, чтобы патриарх от лица церкви признал их власть законной и тем самым отнял у народа всякие мысли к какой бы то ни было сопротивляемости. Ведь они же знают, чье мясо съела кошка, а потому и добиваются своего оправдания. Ну кто они? Захватчики власти, самозванцы, узурпаторы! И в народе другого имени им нет, что им хорошо известно. Да и убийство царской семьи им не дает покою, вот они и мучают патриарха, надеясь через него получить прощение и признание!
-- У нас в Персии много бы пролилось крови по этим делам, наш народ за своих имамов в огонь пойдет! -- с чувством сказал Сарханов.
-- Вы же азиаты, дикари, а мы люди цивилизованные, -- насмешливо отозвался Кудрявцев, -- чего у нас нельзя, у нас все позволено!
Сарханов не понял шутки Кудрявцева и с обидой резко возразил:
-- В таком случае позволяй нам быть дикарями, чем брать на свою душу такой грех!
-- Правильно, хан, -- вступился за него Паршин, -- от позора нашей теперешней жизни ушел бы в пустыню, как Макарий Египетский, и забыл бы свою несчастную родину!
-- Вот, хан, смотри, -- сказал Посохин, указывая в окно на бывшую тюремную церковь со снятыми крестами и колоколами, -- вот где была наша слава и честь, когда сияли над нею кресты и совесть народа сияла правдой и любовью, а большевики все это нарушили и оплевали, и нам теперь все позволено!
-- Худо, большое худо, -- со страхом отвечал Сарханов, -- уж если народ не будет иметь своей национальной религии, он непременно подпадет под чужую пяту и впадет в рассеяние! <...>
-- Ну, такое царство долго не устоит, -- утешительно возразил Сарханов, -- оно непременно развалится, вот сами увидите!..
-- Твоими бы устами мед пить, хан, -- опять громко сказал Кулик, -- вот тебе моя рука и будем друзьями!
-- А у вас в Персии, хан, тоже советская власть будет? -- спросил полковник Николаев. -- Там теперь какой-то Реза-хан орудует, за ним большевики как за именинником ухаживают!