Глава 5
В буфете никого, кроме Коукер. — Опять Вилли? — спросил я. Вилли — ее молодой человек. Клерк с товарного склада. Фигура — бутылка с содовой. Птичье лицо: глаза и клюв. Бас в церковном хоре. Планерный клуб. Спортивный мальчик. Ястреб-перепелятник. Гроза девчонок. Коукер регулярно ходит в церковь, не пьет, не курит. Вилли — ее единственная слабость.
Коукер нацедила мне кружку пива, но не дала, пока я не заплатил. Последний шиллинг. Но она кинула мне через стойку пару носков.
— Не какая-нибудь дрянь от Вулворта, — сказала она. — Только вздумайте заложить, душу вытрясу.
— Спасибо, мисс. Я вот ломаю голову, в каком отеле мне переночевать. В моем палаццо выбиты все стекла.
— Только не у меня. К себе я вас не пущу. Попытайтесь у Роутона.
— У Роутона нет мест, — сказал я.
Коукер ничего не ответила. Но взгляд у нее был отсутствующий. А когда у нее такой вид, будто она боится, не расстегнулась ли у нее подвязка, она обычно настроена дружелюбно. Я уже было собрался попросить у нее пять шиллингов под наследство, которое когда-нибудь получу, как она сказала:
— Я их купила для Вилли.
— А с ним разве что случилось?
Коукер ничего не ответила. Лицо ее было непроницаемо, как кафель в общественной уборной. Затем сказала:
— Сбежал с Белобрысой.
— Вернется, стоит поманить.
— Только не он. И на пять лет его старше. Вдова.
— Есть о чем горевать. Заведешь себе парня получше.
— Только не я, — сказала она. — С Вилли мне просто повезло. Спасибо гимнам в прошлое Рождество... при плохом освещении.
— Все еще поешь в церковном хоре?
— Нет и не буду, мистер Джимсон. Хорошенького понемножку. Ноги моей больше не будет в церкви.
Ненавижу Бога. Справедливо это, по-вашему, дать девушке такое лицо?
— А ты не расстраивайся, Коуки. Не лезь в бутылку. Я вот погорячился и попал в беду.
— Захочу и буду, — сказала Коукер. — Кто мне запретит? Плевать мне, что со мной станет. Еще когда я была сопливой девчонкой и у меня болело ухо, я, помню, говорила: боли, боли, проклятый подвесок, поделом мне, лучшего я не заслужила.
— Брось болтать чепуху, Коуки, — сказал я. — Ты молода. Ты не знаешь жизни. Как бы ни было плохо, может быть еще хуже. Гони прочь такие мысли. Не давай им воли над тобой. Мой отец умер, когда я был еще совсем маленьким, и мы с матерью переехали к дяде, который повадился проверять, что крепче — его сапог или мой зад. И когда моя бедная мамочка видела, что я плачу, она обнимала меня и говорила: «Не держи на него зла, Галли, не то это отравит тебе жизнь. Ты ведь не хочешь, чтобы этот человек испортил тебе жизнь?» — «Нет, мам, лучше умереть». — «Вот и не держи на него зла, милый. Выбрось все злые чувства из сердца». — «Хорошо, мам, буу-буу, завтра». — «Нет, сегодня, сейчас же». — «Не сейчас, мам, очень уж это скоро». — «Нет, сию минуту. Ты не должен оставлять зла в своем сердце даже на минуту. Это очень сильный яд». — «Буу-буу, — ревел я, — это от меня не зависит, мам». — «Верно, мой миленький, мой маленький, мой бедный ягненочек, от тебя это не зависит, но Боженька тебе поможет. Давай попросим его». И она заставляла меня становиться на колени и просить о прощении.
— А вы-то что плохого сделали? — спросила Коукер.
— Я просил о прощении не для себя... Я просил, чтобы Бог научил меня прощать других.
— Со мной у него этот номер не пройдет, — сказала Коукер. — Пусть только попробует!.. Слушаю вас, капитан Джоунз.
В комнату вошел маленький кривоногий старикашка. Он положил шиллинг на край стойки и так пришлепнул его ладонью, что тот скользнул прямо на противоположный край. Коукер нацедила ему пинту пива и дала сдачу.
— Точно, как в аптеке, мисс, — сказал он.
— Со мной этот номер не пройдет, — снова сказала Коукер.
— И со мной тоже бы не прошел, — сказал я. — Но моя мать была настоящая женщина. Практическая женщина. Она не полагалась на одного Бога. И когда она доставала книжку с картинками и принималась рассказывать мне сказки, я забывал не только про дядю Боба, но и про свой собственный зад. Я сидел у мамочки на коленях и не мог вспомнить, почему я только что ревел.
— Хороший вечерок, — сказал старикан.
— Даже родная мать не заставила бы меня простить Белобрысую, — сказала Коукер. — Да перестань я ее ненавидеть, меня повесить мало.
— Но ветер меняется, — сказал старикан. — Посмотрите, куда тянет дым от буксира... Прямо на восток... Завтра мы увидим голубое небо и красные носы.
— «Не пускай его к себе в сердце, — говорила мне мамочка. — Не давай дяде хозяйничать в нем. Там должно, быть только счастье. Только радость, и любовь, и мир, которые превыше всякого ума».