Глава 42
Закат, к счастью, выдался интересный. Небо было на редкость глубокое; глубокое, словно шляпа. С великолепной отмывкой: от коричневато-золотистого, как подрумянившийся бекон, на западе, через капустно-зеленый и бутылочно-зеленый к ярко-голубому, как цвет гвардейских мундиров, на востоке. Ни облачка. Воздух на редкость ясный. Такой ясный, что на полотне его было бы невозможно передать. Зато в нем можно было распрямить душу. Невыразимое наслаждение, после того как тебя всего скрючило от разговоров и пустых любезностей. Для меня это было лучшим лекарством, и оно, конечно, растворило бы неприятный осадок, оставшийся от беседы с господами, и я увидел бы, что она лишь комический эпизод, если бы не Носатик, который бросился ко мне с криком, что депутация была подмазана.
— Что это значит? — сказал я грустно. — Подмазана? Что за странное слово.
— Есть свидетели, — сказал Носатик, свистя мне в ухо, словно змея, словно змий-искуситель. — Меджи видела из окна, как они говорили с этим типом в синем жилете.
— Спрашивали, как пройти, — сказал я. — Вполне естественно в этой части города.
— Но вы писали мистеру Алебастру, прося его повлиять на муниципалитет, а он не сказал об этом ни слова.
— Он не успел, — сказал я, но, что и говорить, довод был веским.
— Его подмазали, — сказал Носатик. — За вашей спиной.
Это был голос древнего змия. Как не поверить, что за твоей спиной сговариваются погубить тебя, когда так оно и есть. Но я слишком устал, чтобы тут же размозжить Носатику голову. И только кротко сказал:
— Что поделаешь, Носатик. Профессору не нравится «Сотворение». Никому не нравится. Никому, кто старше двадцати пяти и с деньгами. Да и глупо ожидать, что такая картина может понравиться. Она опасна. Она равносильна акту агрессии. Написать такую картину — все равно что залезть к человеку в сад и подложить динамит под его жену. Или похитить его детей. Сколько народу потеряло детей таким вот образом — из-за картины. Посмотрят, увлекутся, и все. Нет, — сказал я, — если против меня существует заговор, то это только разумно и справедливо. И, пожалуйста, не оскорбляй моих друзей, даже если они мне враги. Доживешь до моих лет, — сказал я сердито, — так оценишь мой совет: с друзьями как с друзьями. Пусть это не всегда умно и совсем не легко дается. Но так здоровее для печени, глаз и почек. В конце концов, дружба имеет один несомненный плюс — если тебе не нравятся твои друзья, можешь не встречаться с ними, они не обидятся. Ни при каких обстоятельствах. Если вы друг к другу действительно хорошо относитесь.
Тут мы подошли к «Трем перьям», и, увидев, что белая кошка Альфреда трется у двери, я поймал ее и прихватил с собой. Мне хотелось ласки. А кто же ласковее кошки? В ее кошачьем роде. Но эта киска вырвалась из моих рук и вскочила Меджи на шею. И прежде чем Меджи успела вскрикнуть, растаяла в теплой, дружеской атмосфере, невероятно густой в «Трех перьях». Тогда я призвал себя к выполнению своего долга — веселиться.
— Ну, девочки, — сказал я. — Закон есть закон. До восемнадцати входить воспрещается. Поэтому помним: нам всем восемнадцать.
И они канареечками пропели в ответ:
— Не волнуйтесь, мистер Джимсон. Нам не впервой.
— И никаких крепких напитков, — сказал я. — Крепкие напитки не для девушек. Королева Елизавета пила пиво, и милые крошки, которым сейчас лежать бы в кроватках и тянуть из рожка, тоже будут пить пиво.
— О мистер Джимсон, как вы скажете.
— Шестнадцать маленьких, Альфред, и минеральной воды тому, кто хочет. Как жизнь, Уолтер? — Потому что тут околачивался почтарь Оллиер и вся шатия. — Семнадцать маленьких, Альфред. На, возьми сколько нужно. — И я протянул ему фунт.
— Выиграли, мистер Джимсон?
— Да, вроде.
Мне не хотелось объяснять ему все подробности. Я пришел отдохнуть.
На стойке появилась кошка. Возникла неизвестно откуда, бесшумно, словно злой дух в волшебном фонаре. И заскользила по стойке. Шла, не глядя, но не задела ни одной лужицы. Сама по себе. «Тигр! Тигр! Весь огонь...»
— Удачи вам, мистер Джимсон!
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, Берт! Твое здоровье, Уолтер!
Мне казалось, мы проведем приятный вечер. Конечно, всякое бывает, но мне казалось, все будет хорошо. И вдруг на меня двинулся какой-то старикашка с кривой ногой и длинным красным носом вроде недочищенной морковки. Он начал орать и размахивать кулаками. Его приятель — раскормленный коротышка в черном пальто, с черными, нависшими над глазами космами и усами щеточкой, словно мех котика, — старался его оттащить.