— Чудесное.
— Пусть мы не были счастливы, но жили полной жизнью.
— Ах, Галли, Галли! А почему мы не были счастливы? Ведь могли же. Разве мы не подходили друг другу? Разве ты любил другую женщину хоть вполовину так, как меня? Даже мучить меня было тебе в радость. А стоило нам оказаться врозь — места себе не находил, все думал обо мне.
— Верно, Сара.
— Ты прямо-таки с ума по мне сходил. Разве не так?
— Бывало, Сара.
— Ведь поэтому ты и покалечил мне нос, правда, Галли? Тебя злило, что я гвоздем засела у тебя в голове. Злило, что нет тебе свободы, — ведь правда?
— Правда. Меня нельзя держать под каблуком. Мне надо работать. А теперь иди, Сэл. Отчаливай. Я пишу картину, лучшую свою картину. И мне надо кончить ее до того, как меня повесят.
— Что болтать со мной, что делать вид, будто ты и вправду пишешь, — все равно же не видишь, куда кладешь краску. В этой тьме зеленого от синего не отличишь.
— Но я леплю форму тоном. Мне нельзя терять ни минуты. Посмотри на эту стену — здесь дела на два года, а мне, дай Бог, осталось двадцать четыре часа.
— Двадцать четыре часа! При такой горячке ты и часу не продержишься! Чистое самоубийство. Ты пылаешь, как печка. И весь дрожишь. Нельзя так в шестьдесят восемь лет. Ты вот-вот сорвешься. Видишь, я из-за тебя плачу.
Она и впрямь расплакалась, по щекам потекли крупные слезы, и в каждой с левой стороны отражалась полная луна, светившая в готическое окно. Сара оплакивала меня. А может, я сам себя оплакивал.
— И чего ради, скажи, чего ради, — сказала она, — ты загубил наше счастье? А все твоя живопись. Одна была забота — где мазать зеленым, а где синим. А мы могли быть так счастливы.
— И мои картины тебе очень мешали, — сказал я, заостряя скалы там, где они соприкасались с китом, — светлая охра и синеватый багрянец; их пришлось заострить из-за новых глаз. — Мешали, да?
— Тебе тоже, Галли. Может, лучше мне промолчать, но сколько раз я себе говорила: разве не обидно, что он из-за них такой несчастный? Он, который так умеет радоваться жизни!
— Твоя правда, Сара. Искусство было причиной всех моих бед.
— И будет причиной твоей смерти, если ты сейчас же не слезешь оттуда.
— Очень может быть.
— Ну, Галли, миленький, будь же хоть раз в жизни разумен. Дай я уложу тебя в постель и кликну эту девчонку — как там ее? — пусть укутает и согреет тебя.
— Я не сплю с Коуки, Сара.
— И зря. Тебе было бы только на пользу положить ее в свою постель. Как это делал Соломон из Библии. А насчет меня не беспокойся. Я ревновать не стану. Раньше я, правда, ревновала тебя к твоим девицам, особенно к Рози. Но теперь, если бы я нашла хорошую девчонку погреть твои старые кости, я тут же привела бы ее к тебе.
— Не сомневаюсь. Привела бы, старая греховодница. Ты никогда не отличалась нравственностью.
— Что ты, Галли! Ты же знаешь, в какой строгости меня воспитывали. Если девушка идет в услужение, — говорила маменька, — ей надо запастись хорошими правилам; и, Бог свидетель, пока я была молоденькой горничной, у меня их было хоть отбавляй. Но с годами, уж сама не знаю как, они стерлись, как комки в майонезе. С годами хочется, чтоб все было ровно да гладко.
— Верно. Чтобы побольше выжать из того, что осталось.
— Ну, Галли, миленький, будь умницей. Ну, пожалуйста. Слезь оттуда и ляг в постель.
— Сэл, голубушка, я бы рад доставить тебе удовольствие, но я работаю. Вспомни, что было, когда ты раньше пыталась мне мешать. Иди, нянчи Байлза, или Фреда, или Дикки. С ними ты будешь счастлива.
— Счастлива! Какое там счастье! И смех и грех. Хорошо счастье, когда он чуть не выбил мне все зубы. Ах, Боже мой, мои зубы — последнее, чем я еще гордилась.
— Зачем же ты осталась с ним, Сара?
— А что бы он делал без меня? Он и так голову потерял: и старость одолела, и с работы гонят. Пуговицу, и ту самому не пришить — так у него руки трясутся.
— Обошелся же Фред без тебя.
— А ты видел, что с ним сталось, когда я ушла? Совсем опустился. Ему без меня очень плохо, бедняжке. Разве эта злыдня, его сестрица, способна обиходить его как следует? А крошку Дикки опять положили с кашлем в больницу. Ах, Боже мой, сколько я за последнее время из-за него, ангелочка, бессонных ночей провела! А теперь вот ты...
— Со мной все в порядке, Сэл. Разве не видишь? Я еще хоть куда.
— Ах, Боже мой, то-то я гляжу на тебя и плачу. Разве я не знаю — ты и сам знаешь, — что тебе конец? Ну, миленький, ну, голубчик, брось ты все это.
Послушай твою Сару. Разве не умела я успокоить и утешить тебя, когда ты бесновался из-за твоих зеленых, и синих, и всей прочей чепухи? Да, хоть ты и расквасил мне нос, а тут же сам бросился ко мне на грудь, прижался, словно к родной матери, вымазав кровью всю пижаму.