— Ты не беспокойся, — говорит, — я местный. Шесть лет здесь живу. Ты мне дай какие-нибудь дрянные штаны и на ноги что… Поедем ко мне, всё будет хорошо!.. Я только на две минуты в воду зашел, окунулся, даже часы не снял, вылез, смотрю, нет ничего. Хожу, значит, по пляжу, спрашиваю, а народ смеется, не верит, мало ли, говорят, здесь таких ханыг ходит.
Я согласился; стянул с себя штаны (на мне было две пары), достал из рюкзака туфли. Ханыга оделся. На остановке я разглядел его: низколобый, бессмысленный, отвратительный.
— Баба моя раскричится, — брюзжал он. — …Я всё никак в толк не могу взять: пятнадцать рублей! Десятка, трешка, рупь и рупь железный… Ну, путевку я завтра новую выпишу…
— Ты что, шофером работаешь? — догадался я.
— Не, трактористом, дорогу строю… А народ не верит, смеется… хожу, значит, по пляжу…
Родом он оказался из Луганской области, служил в Мурманске, после армии осел в Геленджике. Мною он совсем не интересовался. Но я всё-таки ввернул, что отстал от туристской группы, хочу добраться до Феодосии, там меня будут ждать.
— Феодосия? Это где? — спросил он. — В Крыму? А Крым где? В сторону Новороссийска? А…
Выяснилось, что ханыгу зовут .
Объехали чуть не весь залив, вылезли на далекой окраине. Оказались в убогой хижине — иначе не сказать: стол, кровать, печка, выходящая в три крохотных каморки; детская кровать. Жена встретила его тихо и безнадежно, на меня едва взглянула. Я собирался лечь на полу, но Валера уложил меня в свою постель, чем вовсе не услужил мне, а сам лег на пол. Скандал жена отложила на следующий день. Когда я утром уходил, он был в разгаре: она собиралась жаловаться какому-то Фроловскому…
Опять дорога. Кабардинка, Новороссийск, Анапа. В Анапе я осел: снял на пять дней угол в сарае по адресу Крымская 134. Именно угол: в том же сарае ночевал сын хозяйки. Но что сарай! Постель была мягкая, наслаждение совершенно мною забытое.
Хозяйка, Полина Леонтьевна, сперва мялась: ей неудобно было сдавать мне такое жилье:
— Прописывать сюда мне вас неловко. Что люди скажут?
Но паспорт взяла и прописала.
Еще не осев, я оставил рюкзак в камере хранения на вокзале и сходил в баню; тоже непередаваемое наслаждение.
У меня был анапский адрес девушки с , Гали Дубашовой: Новороссийская 165, кв. 5. Я без труда нашел улицу и девушку. Гуляли допоздна, болтали. Я читал стихи, свои и чужие. Расстались в полночь. «Ничего не требовалось», записал я в дневнике. Придя к себе в сарай, нашел там хозяйского сына Толю (слава Богу, не Валеру!), маляра, моего ровесника. Он поделился со мною жизненным опытом: в Анапе не хватает рабочих рук.
— Строительные рабочие всё время нужны. Я вот зимой по 250 рублей зарабатываю, — я в аспирантуре получал сто. — Летом — меньше. Какая здесь зима? Ниже минус двух не бывает. Я в крупные города — ни за какие блага. У нас ведь заводов нет, только хлебзавод да рыбзавод. Воздух какой! Ну, зимой шторма. дует с моря. Нордосик, он обычно дня три дует кряду. Потом — перерыв. А если нет, тогда еще три дня, неделя. Население тут больше русское. Есть армяне, кубанцы, греки. Мой товарищ Коля, у рынка спорттоварами торгует, он грек. А пляжи! Джемете, Бимлюк. И аэропорт в Витязеве, это греческий поселок…
Я едва верил своим ушам: , греки, армяне… Кубанцы как отдельное племя. Вот уж ни сном, ни духом не видел я себя бытописателем — но каков колорит! Не лучше ли и впрямь жить вот здесь, на юге, подальше от больших городов?
Мой курортный роман с Галей Дубашовой длился с 5 по 9 августа. В первый же день была обида: я предпочел свиданию волейбол, на пляже была площадка; Галя ушла одна; но вечером мы встретились. Дальше расставались только на ночь. Вместе ходили на пляж и в столовую , осматривали раскопки Горгиппии (неслыханная дерзость: археологам я представился как ленинградский поэт, понимай — человек официальный, и нам устроили короткую бесплатную экскурсию), посетили краеведческий музей. Вечерами гуляли по улицам и целовались, причем этому искусству ее пришлось учить.
Возьму и нарисую
Счастливый этот миг:
Тебя совсем другую,
Твой просветленный лик.
Овал твоих тяжелых
Слегка припухших век
И флорентийской школы
Твой рот, твой смертный грех.
Одним штрихом, с натуры,
Как выйдет, наугад:
Еще недавно хмурый,
Сияет счастьем взгляд.
Я напишу и спрячу
Написанный портрет —
На память… на удачу…
На много-много лет.
С ним не страшна рутина
Сермяжного житья:
Мадонна Перуджино
На долгий миг — моя.
В дневнике значится: «Первые и вторые любовные ласки». Третьих — не было, и не потому, что их нельзя было добиться: нельзя было обидеть ребенка.
Нравилась мне Галя так… да что там: влюблен я был так, как, может быть, никогда в своей жизни; на минуту подумал: вот я и нашел ту самую принцессу. Повторял себе: умна и прелестна; во всём отвечает моей мечте. Всё тут было на месте, включая выгодную для обоих возрастную дистанцию: мне — 25, ей — 18 (как, однако, я повзрослел! давно ли всерьез принимал только ровесниц?). Ее привлекали мои знания, меня, как это ни пошло, — ее нетронутость. Пошло, пошло — но разве не всегда так было в старину, веками, тысячелетиями? Взять хоть Пушкина: чем прельстился? Внешностью, молодостью, красотой. «Если бы я дал волю своему настроению, если бы опыт не требовал сделать скидку на изменчивость человеческой природы, я сегодня просил бы ее стать моей женой…», записал я 9 августа. Но опыт — требовал. Говорил внятно: чушь, наваждение, дешевая романтика, юг, любовь под пальмами, чужая девчонка, живущая за тысячи километров. Если это больше, чем минутное увлечение (для тебя и для нее), всё можно будет вернуть; вот вам и проверка — расстояние, расставание.
Уехал я из Анапы сам, никто меня не гнал, никакие сроки не поджимали; только денег было в обрез и путешествие нужно было завершить в Крыму. На прощание Галя всплакнула. Девятого она посадила меня на , отходившую в Керчь. Больше мы не виделись. Переписывались с полгода; я держал на столе ее карточку. Несколько лет спустя, когда я уже был женат, она написала мне о своей судьбе, совершенно обычной: замужество, развод, ребенок. Замужем была за одноклассником, портрет которого мне показывала. Работала следователем. Я вспомнил Анапу. Отвечать не стал.
Из Анапы в Керчь (из Горгиппии в Пантикапей!) я добрался на подводных крыльях за час пятьдесят минут — и за трешку в денежном выражении. Что это был за Пантикапей! Над рынком висело: «Трудящимся — изобилие продуктов!». И еще: «Работники государственной и кооперативной торговли! Совершенствуйте торговлю и общественное питание, лучше обслуживайте население!». Прочли бы это эллины или хоть жители Боспора времен Митридата!
В столовке не оказалось первых блюд. За шницель, салат из огурцов и стакан молока я заплатил 63 копейки. Ужинал на базаре виноградом и дынями (соответственно 60 коп. и 70 коп. за килограмм). На улице Ленина нашел канализационный люк с надписью «Артель им. Сталина». Пожалуй, он и сейчас там.