Не столько этот, почти миллионный фонд, сколько, мне кажется, характер августейшего руководителя ручается за успех дела. Надо заметить, что в лице великого князя является не просто высокопоставленное лицо, которое громким титулом украшает затеянное дело и придает ему обыкновенно чисто внешний авторитет. В данном случае носитель титула - испытанный деятель, способный быть движущею пружиною дела и доказавший уменье достигать блестящего успеха. Великий князь моряк по образованию и превосходный знаток морского дела. В последнюю из своих государственных задач - в организацию народного флота на собранные 17 миллионов рублей он внес, как говорят, огромное личное напряжение. Комитет под его руководством выстроил 18 минных крейсеров и четыре подводные лодки. Для частного предприятия это очень много. По качеству своему выстроенные суда составляют ядро возрождающегося балтийского флота. Будучи превосходной постройки и наилучшего вооружения, комитетские крейсеры служат действительною школой флота, как офицеров, так и команды. Но последние годы внесли, как известно, небывалый переворот в историю военных средств: разрешена задача воздухоплавания. Как человек живой и впечатлительный, великий князь Александр Михайлович не по газетам только следил за блистательным прогрессом этого дела. Он, бывая за границей, лично и ближайшим образом ознакомился с новейшим воздухоплаванием и не только изучил его, но и заразился, по-видимому, несокрушимой верой в него. "То, - говорит великий князь в своей речи, - к чему стремились в продолжение столетий и что считалось достижимым в далеком будущем, совершилось на наших глазах; не может быть сомнений, что воздух побежден, что будущее принадлежит воздушным кораблям... Следя за поразительными успехами полетов аппаратов тяжелее воздуха, я пришел к глубокому убеждению, что не в далеком будущем та страна, которая первая будет обладать воздушным флотом, будет непобедима в будущей войне... Горе той стране, которая не готовится к войне, которая не прилагает всех усилий стать сильнее внешних врагов!.. Нельзя медлить ни минуты... Насколько трудно построить флот дредноутов в России, настолько легко создать воздушный флот. Я глубоко убежден, что не пройдет и десяти лет, как водяной флот станет ненужным; бороться ему с воздушным не под силу, смысл его существования пропадет. Воздух принадлежит нам. Нет проливов, запирающих все наши моря; есть простор, который нам так необходим. Я не сомневаюсь, что принявшись энергично за создание воздушного флота, мы не только Догоним, но и перегоним наших соседей... Германия первая оценила огромное значение воздушного флота и к осени текущего года будет иметь 24 воздушных корабля, а главное - опытный личный состав... Россия должна иметь воздушный флот. В противном случае нам грозит полное поражение".
Уже из этих выдержек речи великого князя беспристрастный читатель должен оценить, какое пред нами в лице его острое сознание опасности и какая вера в возможность спасения. Таким искренним языком не говорят ни невежественные, ни равнодушные люди, а только сильные, которые спешат к работе. Пред человечеством открывается поистине новая эра с будущим необъятного значения. Неужели молодая Россия, желающая жить, не ринется на оборону своей жизни? Неужели и тут в начале новой истории, где соперничество столь возможно, мы уступим своим соседям и обречем себя на погибель? Прежде чем тяжелая на подъем казна, цепенеющая в рутине, сообразит свой долг защищать отечество и в новых направлениях, прежде чем зашевелятся на дне бюджета казенные кредиты, - не обязано ли общество принести первые жертвы на живое и не терпящее проволочек дело? В ожидании государственного оборудования, которое всегда запаздывает, не должен ли сам народ начать то, что правительство обязано будет продолжить? Нужны большие всенародные пожертвования, и они должны явиться!
Что касается пожертвований, Россия тысячу раз доказала свою готовность жертвовать. Вся наша многострадальная история - сплошная жертва. Но для больших пожертвований необходимо сильное народное одушевление, и является вопрос, как создать его. На Западе воздухоплавание вышло из громадного общественного подъема, вызванного полетами Цеппелина и бр. Райтов. Заинтересованность авиатикой выразилась там в образовании множества частных воздухоплавательных кружков, аэроклубов, аэродромов, воздушных стапелей и т.п. В величайшую проблему века сразу вовлечены были многотысячные и миллионные массы публики. Эти массы дали и капитал, и предприимчивых искателей. В России, к глубокому сожалению, вместо поощрения интереса к воздухоплаванию до сих пор ставятся для него серьезные препятствия. Не дальше как перед святками известный академик князь Голицын в своем докладе в Академии наук горячо жаловался на ничем не объяснимые преграды, которые ставит наша администрация любительскому воздухоплаванию. Устроили, например, студенты здешнего университета свой воздухоплавательный кружок, приобрели небольшой планер, арендовали на пустынном острове Голодае обширный участок земли, где они могли совершать свои пробные полеты. Все шло отлично, но после двух-трех пробных полетов явилась полиция и приостановила занятия. Почему? Потому что на это, как оказалось, не было испрошено разрешения. По-видимому, что тут по существу такого, что можно испрашивать и не разрешать? За границей посмотрели бы так: или воздухоплавание вообще преступно, или нет, и в последнем случае разрешение предполагается само собою. Пришлось, однако, воздухоплавательному кружку исполнить формальность, т.е. испросить разрешение производить пробные полеты 1-2 раза Б неделю. На прошение в этом смысле, по словам кн. Голицына, был получен категорический отказ, притом без всякого объяснения причин. Через некоторое время просьба студентами была повторена и получен был второй отказ, столь же категорический. Кружок василеостровских авиаторов догадался, что не следует просить общего разрешения на производство полетов, а нужно просить разрешения произвести лишь пробный полет в один определенный день. Так и поступили. Теперь получился тоже отказ, но уже мотивированный. Оказалось, что разрешение полиции не может быть дано только потому, что прошение студентов подписано не правлением кружка, а только секретарем и не указаны меры предосторожности, принятые кружком для обеспечения безопасности авиаторов. Пришлось еще раз послать представителя кружка для объяснений. Но опять новость: заявили, что студенческий воздухоплавательный кружок, как легализированный только администрацией университета, может совершать свои пробные полеты лишь на университетском дворе, а для того, чтобы производить полеты на пустырях Голодая, нужна специальная легализация. Можно себе представить нервное настроение молодежи, желающей летать и встретившей такое необозначенное в физике воздуха препятствие. Но студенты решили довести дело до конца. Они послали четвертое прошение с подробной докладной запиской, в которой указаны все меры предосторожности и обязательство, что посторонняя публика не будет допускаться. Приложен был устав кружка и удостоверение руководителя его, приват-доцента, о том, что единственным подходящим местом для полетов представляется Голодай. Казалось бы, все требования были исполнены. Какой же получился ответ? Отказа на этот раз не было, но не было и разрешения, а сказано было только, что разрешение на пробные полеты должно быть испрашиваемо каждый раз отдельно и заблаговременно. "За этой, говорит кн. Голицын, - бесцельной почти трехмесячной перепиской, отзывающейся холодящим канцеляризмом, время было упущено и кружку волей-неволей пришлось отложить свои пробные полеты до весны". Но в течение долгих месяцев вынужденного бездействия - может явиться препятствие более грозное, чем эта волокита. Просто студентам наскучит мертвое мечтанье, они остынут в своем порыве и бросят его. Вот вам пример, как общественность наша, вообще не бойкая, вянет в самом зачатии своем, встречая чуть не полярный холод.
Кн. Голицын приводит другой пример: известный авиатор Гюйо, приехав в Петербург, хотел было на Коломяжском аэродроме до демонстрации перед публикой совершить пробные полеты. Является полиция и запрещает подниматься. Телефонируют и просят разрешить Гюйо сделать свою репетицию. Отвечают: сейчас нельзя, - через несколько дней - можно. Дело пошло по инстанциям и доходило, кажется, до товарища министра внутренних дел. Только через 2-3 недели спустя Гюйо полетел, но самовольно. После этого ему разрешено было сделать полет за деньги.
Академик кн. Голицын приводит ряд других примеров рутинного и враждебного отношения наших ведомств к самым легальным и невинным, но слишком новым для канцелярий вопросам. Например, Российский морской союз пригласил было мичмана Подгурского прочесть доклад о применении авиации к морскому делу. Мичман Подгурский уже два раза делал в Петербурге доклад на эту тему. Председатель союза просил морское начальство о разрешении мичману Подгурскому прочесть доклад. Почти накануне доклада, когда повестки уже всем были разосланы, получился ответ, что командир экипажа это разрешить не может, обратитесь к командиру порта. А накануне доклада мичмана Подгурского экстренно услали в Кронштадт; так доклад его и не состоялся. При подобной панике относительно всякой новизны, при стихийном противодействии разрешающих и надзирающих властей скажите, как может развиться общественное одушевление? Откуда может взяться частная инициатива, и не естественнее ли ждать того, что и наблюдается вокруг, т.е. тупого и холодного безразличия публики ко всему? В те долгие месяцы, когда между просителями и разрешителями у нас идет нескончаемая полемика по вопросу - можно или нельзя, - в Германии уже почти каждый корпус имеет свой воздушный корабль и производится совместное маневрирование воздушных эскадр с внезапным их появлением над крепостями. Сравните живую одушевленную работу там, - с изнурительной волокитой по канцеляриям у нас!