Ребята разочарованно загудели.
— А вы чего бы хотели? — посмеиваясь, спросил Николай Иванович. — Тут остаться?
— Вот бы здорово!
— Давайте тут ночевать!
— Костры разведем!
Николай Иванович с удовольствием рассматривал Мишу Дудина и других четвероклассников, которые шумели больше всех.
— Куда мы едем? — спросил Николай Иванович.
— В город Миасс! — завопили малыши.
— Это где?
— На Урале!
— Кто вспомнит, чем славен Урал?
Когда малыши выдохлись, заговорили старшие. Как и в других случаях, скоро выяснилось, что соревнуются лучшие — Катя-Екатерина, Володя Гольцов и Ларька Ручкин. Что касается Аркашки, то хотя соображал он вообще-то неплохо, но не хотел и слышать, чтобы учиться еще и в эшелоне. Он принимал это как личное оскорбление, как совершенно непереносимое покушение на его свободу. Когда же на него нажимали или Ручкин начинал насмехаться, Аркашка вспыхивал и сжимал кулаки:
— Ты что? Тут — революция! Свобода! А тут — какой-то плюсквамперфектум! Будто жаба квакает...
И теперь он презрительно пожимал плечами, пока Володя Гольцов говорил о знаменитых уральских купцах-фабрикантах Демидовых и Строгановых, которые, по словам Володи, создали в этом диком крае промышленность и чуть ли не свое государство, нажили миллионы... Даже когда Катя Обухова заговорила о чудесах Ильменского заповедника минералов, где ребята, конечно, скоро побывают, Аркашка слушал холодно. Он смотрел на Катю проникновенными, черными, цыганскими глазами и удивлялся: неужели она ничего не чувствует? Неужели не понимает? Ну при чем тут какой-то Ильменский заповедник, какие-то минералы...
— А что скажете вы, Илларион? — с явным интересом, хотя и посмеиваясь как будто, спросил Ручкина Николай Иванович.
И тот, приподняв углом плечи, скаля по обыкновению зубы, отрубил:
— Урал выковал великих революционеров! Которые ставили к стенке Строгановых, Демидовых и иных прочих!
И хотя при этом он даже не смотрел на Володю Гольцова, во взгляде Ларьки светилось откровенное торжество. Не удержавшись, Ларька скосил веселый глаз на Катю Обухову... К крайнему своему удивлению, он уловил в ее лице неприязнь...
— Не понимаю, о каких, собственно, великих революционерах идет речь! — пожал плечами Гольцов.
— Например, о Емельяне Ивановиче Пугачеве! — победно посмеивался Ларька, глядя почему-то на Катю. — Об Иване Никифоровиче Чике-Зарубине! Правой руке Пугачева! К ногам которого падали Строгановы, Демидовы и их лизоблюды! А рабочий народ поднимался!
— Почему вы кричите, Ручкин? — тихо, но сердито спросила Катя. — Вы на нас кричите?
— У меня голос такой, — небрежно пожал плечами Ларька. Теперь он не смотрел на Катю.
— Подумаешь, трибун, — усмехнулся Гольцов.
— Урал дал революции и ее трибунов! — снова загремел Ларька. — Тут работал товарищ Артем! С Урала — товарищ Свердлов!
Но вокруг молчали. А хорошенькая вертлявая хохотушка Тося, подруга Кати Обуховой, прищурилась на Ларьку:
— Воображала!
— Я? — до того удивился Ларька, что даже не улыбнулся.
— Все сворачиваете на политику! На революцию! Будто в этом понимаете...
— Ну как же, он Зимний брал! — подхватил Володя и что-то звонкое сказал по-французски Кате. Она недобро усмехнулась.
И другие обиженно зашумели:
— Ручкин — революционер! Ха-ха!
— Большевик!
— Без него и революции не было бы! Все он!
— Задается! Строит из себя!
Ларька вертелся из стороны в сторону:
— Когда я говорил, что Зимний брал?
— Говорил! Говорил!
— Ну, не ты говорил, так твои приятели, Канатьев с Гусинским и другие...
Коренастый, стриженный ежиком Гусинский и курносый, с вьющимися светлыми волосами Канатьев, по прозвищу Боб, возмущенно переглянулись:
— Ну и что? Он в ночь революции был там, в самом дворце, а вы все проспали! И сейчас спите!
Послышались умиротворяющие голоса, призывы оставить политику, но многие были недовольны. Их давно обижали шуточки Ручкина, его независимость, взрослость; другим мозолила глаза комиссарская куртка анархиста Колчина. Особенно действовало вызывающее поведение Ростика, который, ссылаясь на свое пролетарское происхождение и революционные заслуги, то выколачивал сладкий кусок или удобный ночлег, а то демонстрировал пренебрежение к буржуям и контрикам, куда зачислял всех ребят подряд.
— Вы что, действительно считаете себя революционером? — насмешливо спросила Ларьку Катя Обухова.
— Вы еще ахнете, — тихо, только ей, сказал Ларька, вздохнув.
Тут стремительно влез Аркашка, который все время высокомерно морщился.