— Эва, еще один анкор! — и сообщал мсье Капэ, что в лесу за речкой «этих анкоров — сила!».
Мсье Капэ брал у него грибы и листья, повторяя:
— O, merci! Ошень спаси-б-бо!.. — и улыбался.
Ивашка часто сопутствовал им в прогулках и потом рассказывал деду, что француз только говорить не умеет да имя у него не наше, а то бы совсем был как все люди.
И деревенские скоро привыкли к французу. Теперь, завидев его длинную сухопарую фигуру с обмотанным вокруг шеи клетчатым шарфом, они стаскивали шапки, но здоровались молча, не решаясь назвать его по имени: уж очень чудное было у него имя!
Но однажды мсье Капэ сказал Мишелю, что отец его назывался Базилем, и Мишель немедленно сообщил Ивашке, что мсье Капэ — просто Иван Васильевич.
Ивашка был поражен и сейчас же передал эту новость всей деревне. После того крестьянин с дальнего двора, увидев в роще мсье Капэ с корзинкой грибов, сказал:
— Ивану Васильевичу, видать, бог грибков послал! — и снял с головы шапку.
Мсье Капэ очень вежливо снял свою и сказал Мишелю, что тархановские крестьяне чрезвычайно любезный народ.
— Tres, tres aimables![25] — повторял он одобрительно.
А тархановские крестьяне чрезвычайно интересовались французом: они еще не забыли войну с Бонапартом.
Помнил ее и Ивашкин дед, видавший многое на своем веку. И упросил внука завести как-нибудь француза к ним в избу: хотелось ему поглядеть, каков он вблизи-то, да поспрошать его кое о чем. Ивашка сказал о том Мише, и Миша обещал прийти вместе с французом.
Они бродили теперь с мсье Капэ, любившим ходьбу и движение, по всем ближайшим дорогам, а возвращались нередко деревней.
И мсье Капэ каждый раз поражался убожеству деревенских изб, топившихся по-черному и крытых соломой, почерневшей от дождей.
В одну из таких прогулок, проходя деревенской улицей, густо поросшей травой, и посматривая на полную корзинку с грибами, Мишель предложил своему гувернеру зайти отдохнуть к Ивашкиному деду.
Мсье Капэ охотно согласился.
Ивашка увидел их издали, и, как только понял, что они идут к его дому, босые пятки его мгновенно взметнулись в воздухе, и он влетел в избу с таким громким криком: «Дедушка, француз идеть!», что можно было подумать, будто вернулась армия Наполеона.
Дед взял палку и, опираясь на нее, вышел из избы навстречу гостям.
— Дедушка Пахом, — сказал Миша, подходя, — мы к тебе по дороге зашли. А если тебе грибы нужны, то вот возьми наши.
Мсье Капэ подтвердил это заявление, галантно протянув деду корзинку. Дед долго благодарил, кланяясь и отказываясь, но в конце концов принял подарок и пригласил гостей в избу, велев Ивашке попотчевать их квасом либо молочком парным.
— По лесу-то ходимши, небось притомились, — усмехнулся он.
Но мсье Капэ, уже хорошо знавший, каков бывает воздух в избах, предпочел усесться на завалинке и не спеша попивал молоко, не замечая, что из-за плетня и из-за рябины глядят на него любопытные глаза и что число этих глаз быстро растет. Зато Мишель это прекрасно видел и был очень доволен тем, что мсье Капэ был центром внимания.
Дед Пахом пристально разглядывал француза из-под седых нависших бровей.
— Та-ак… — проговорил он, наконец, медленно. — А дозвольте вас, господин мусью, спросить, где же теперь будет сам Наполивон?
Мсье Капэ посмотрел на него минуту, потом понял и с грустью покачал головой.
— Император умер… Да, умер… один… На… как эт-то?.
Мишель, много раз слышавший от мсье Капэ историю Наполеона, закончил:
— На острове Святой Елены.
— Ивану Васильевичу! — раздались голоса, и к завалинке подошли еще два крестьянина, держа шапки в руках.
Дед Пахом продолжал разглядывать француза.
— Та-ак… — повторил он. — Стало быть, хотел-то он одного, а вышло у него, гляди, другое.
Мсье Капэ усиленно кивал головой, стараясь показать, что он понял.
— Ведь он чего надумал, Наполивон-то твой? Что мы ему Москву предоставим! Да нешто это может статься? Вот он и рассудил бы, что Москвы мы не отдадим и за нее помрем и потому, значит, получить ее ему никак было нельзя!..
— Нельзя-а! Это никак нельзя! — загудели хором тархановцы.
Но мсье Капэ лукаво прищурил свои живые глаза и погрозил деду пальцем.
— «Нельзя, нельзя», — повторил он слово, которое ему частенько приходилось говорить Мишелю. — Но мы… как эт-то? Мы ступил в Москву!
— Эко дело! — отозвался из толпы чей-то голос. — А она, матушка, так нашей и осталась!