— Ну, я вас слушаю!
— Ты что же это, так и будешь говорить о деле? — с усмешкой спросил Васильчиков.
— А что? Мне так очень хорошо: и вас слышно и тучи видно. Тучи сегодня все горы закрыли. Как, по-вашему, будет завтра гроза?
— Ей-богу, не знаю, Михаил Юрьевич, не все ли равно? Ты выслушай условия и скажи, согласен на них или нет.
— Конечно, согласен заранее. Об условиях договаривались вы оба — значит, все будет как полагается.
— Мы надеемся, что да, Михаил Юрьевич, — смущенно проговорил Глебов. — Вот, слушай, как мы решили: дуэль, по требованию Мартынова, пятнадцатого, послезавтра, в семь часов вечера. Место найдем у подножия Машука, где-нибудь около той площадки, куда недавно пикником ездили, помнишь?
— Помню. Дальше?
— Последний барьер на десять шагов, — заканчивает за Глебова Васильчиков. — Сходиться по команде «марш».
— Все ясно.
— Мы с князем уверены, — не очень уверенно добавляет Глебов, — что эта дуэль кончится ничем.
— Обменяетесь для соблюдения приличия парой выстрелов, — добавляет Васильчиков, — и поедем все ужинать в колонию к Гашке. Мы уж и столик заказали.
— Ты серьезно так думаешь? — Лермонтов посмотрел в бесцветные глаза Васильчикова. — А что говорит Мартынов?
Васильчиков ответил не сразу.
— Он не согласен на примирение.
— Вот как!
— Я пытался его уговорить, — сказал Глебов, — но он ходит по комнате, скрестив руки, как Наполеон какой-нибудь, и ничем его не проймешь. Но ты, Михаил Юрьевич, непременно уезжай пораньше утром в Железноводск — с глаз долой, а мы тут без тебя еще раз постараемся Мартынова образумить и тебе в Железноводск дадим знать. Мартынов упрям, но в конце концов и ему эта дуэль не нужна всерьез-то! Так, ради эффекта вызвал.
— Ну, что ж поделаешь! Значит, стреляемся с Мартышкой… Ты мне скажи, Миша, вот что: ежели он танцевать без кинжала не приходит, так сколько же он их наденет, собираясь меня убить? А я не могу!..
— Что ты сказал? — обернулся к нему Михаил Глебов.
— Нет, ничего, это я так, про себя.
— Ну, тебе нужно выспаться и быть бодрым. Идем, Миша!
Васильчиков встал и, сухо поклонившись, направился к балкону.
Глебов, проходя мимо письменного стола, остановился и взглянул на лежащие на нем листы.
— Неужели ты писать собираешься, Михаил Юрьевич?
— А что?
— Да не знаю, кто еще, кроме тебя, мог бы перед дуэлью писать стихи.
— А я за час до дуэли мог бы писать, — весело сказал Лермонтов. — Вот видишь ли, здесь я начал…
— Ну, если ты начал говорить о стихах, то не скоро кончишь, — прервал его Васильчиков. — Я пойду, — сказал он Глебову. — Ты догоняй меня, если не задержишься. А тебе выспаться надо, Михаил Юрьевич!
— Завтра в Железноводске успею! — отозвался Лермонтов, разыскивая что-то среди листов. — Вот смотри. Здесь в нескольких строках — план будущей работы моей, о которой я все время думаю.
— Новая поэма? — спросил Глебов.
— Нет, проза, дорогой мой, чистейшая проза! Трилогию буду писать из, нашей русской истории.
— Вот как! — отозвался рассеянно Глебов, стараясь не думать о предстоящей дуэли.
— Да нет, ты послушай! — уже увлеченно заговорил Лермонтов. — Я задумал целых три романа, исторических, обнимающих собой огромный период из жизни России и по времени и по важности разыгравшихся событий. Трилогия должна рассказать и о Пугачевском восстании, о времени Екатерины, и об Отечественной войне с французами в двенадцатом году, и, наконец, о нынешней кавказской войне. Ее я порядочно узнал за последние годы, и не только как поэт. И очень хочу я показать роль Грибоедова в кавказских событиях! Но во всех трех романах хочу дать того героя, о котором у нас очень мало говорят, — народ наш. Ну, что ты скажешь? И как ты думаешь, — горячо спросил он, — справлюсь я с таким большим полотном?
— Я уверен в этом. — Глебов быстро пожал ему руку. — Я опять покороче — через заборчик. Итак, завтра уезжай в Железноводск!
— Ваня, — тихо сказал Лермонтов, — ты вино не уноси!
— Слушаю, Михал Юрьич.
— Налей мне!
Взяв наполненный Ваней стакан, он в раздумье спросил:
— Ты мне вот что скажи: как тебе Николай Соломонович, нравится?
— Я так полагаю, — с расстановкой ответил Ваня, — что для дамского полу они занимательны… черкески это всякие, кинжалы… Кому и занятно!
— А как, по-твоему, может он меня убить?
— Сохрани бог! Это за что же?
— А вот смеюсь я над ним часто.