Так быстро победил он врага и сердце Миши, и начало полного выздоровления мальчика совпало с началом его дружбы с французским сержантом.
ГЛАВА 9
Любил Миша смотреть из своего окошка в ясные зимние дни, когда деревья парка застывали, как хрупкое белое кружево, четко, легко выступая на холодной лазури неба.
Особенно часто сидел он у окошка в тихие дни своего выздоровления, когда ему еще нельзя было выходить на воздух.
Его удивляло, что мсье Капэ, не болевший корью, тоже не ходил гулять, и только потом он узнал, что гувернер его, имевший храброе сердце, боялся мороза и снега.
В метельные дни, когда вьюга носилась по парку, заметая дорожки и поднимая за окнами зыбкую пелену снежных вихрей, худощавое лицо мсье Капэ словно еще вытягивалось и становилось печальным. Потухшим взглядом из-под нахмуренных бровей следил он из окна за снегом, несущимся в порывах ветра, и, сокрушенно покачивая головой, бормотал вполголоса:
— Il neige! De nouevau il neige!..[14]
Лицо его становилось задумчивым, и он тихо повторял:
— О, как она страдаль! Как страдаль!..
— Кто?
— Наш армия! И потом… потом наш император!
— Наполеон?
— Oui,[15] император Наполеон, — задумчиво отвечал гувернер, прислушиваясь к завыванию русской вьюги. — Они шли и шли… в такой же мятель… и умираль — там, на эт-тот Бэрэзина… на этом ледяной река!
Миша угадывал горе француза, оплакивавшего своих товарищей, и молча слушал его бормотанье.
— И он умираль… Si loin de sa patrie! Si loin de la France![16] В сн'ег и в л'ед!
Мсье Капэ умолкал и прикрывал глаза рукой.
Потом он неожиданно оживлялся и с разгоревшимся взглядом восклицал:
— Но какой это был армия! O, guelle armee! Слюшай, Мишель!..
Француз придвигал скамеечку к печке, а Мишель устраивался около него на теплой медвежьей шкуре и, подперев голову одной рукой, слушал мсье Капэ, стараясь не проронить ни одного слова — ни французского, ни русского, перемешанных в рассказах его гувернера.
Ветер прогремит по крыше железным листом и бросит в окно снегом. Из девичьей слышна приглушенная песня (Дарья Григорьевна велит девушкам петь за работой, чтобы не болтали зря), в буфетной звенят посудой, потому что близится час обеда… а за худыми плечами мсье Капэ встают перед глазами Миши бесчисленные полки. Они проходят церемониальным маршем, с приветственными криками перед невысоким человеком, одетым в простой походный сюртук серого цвета.
Воздух дрожит от крика: «Vive l'empereur!»[17]
Тогда человек в сером сюртуке и треугольной шляпе поднимает высоко маленькую руку и, отвечая приветствием на приветствие, кричит: «Vive la France!»[18]
Полки идут церемониальным маршем…
Барабаны отбивают дробь.
Его армия проходила страну за страной, покорная безграничному тщеславию и властолюбию этого человека в сером сюртуке. Она шла зелеными степями, шла вдоль извилистых рек и не испугалась зыбучих песков страны палящего солнца — Египта.
Полки прошли под пирамидами, тысячелетиями бросавшими тень на знойный песок, и солдаты Наполеона умирали безропотно, не зная, кому и зачем нужны его слова и их смерть.
А император стремился все дальше.
— И он хотел взять Россия. Он хотел видеть Кремль! И этто был конес. Да…
Падал холодный снег…
И светло поблескивала на солнце страшная река Березина, где французские храбрецы и красавцы, гордость армии, падали в ледяную воду и исчезали подо льдом.
— Oh, mon dieu!..[19] — стонал француз от боли воспоминаний.
И Миша тихо спросил его однажды:
— А ваш… император?
— Бэжаль… — ответил мсье Капэ и умолк.
Ветер гремел железным листом на крыше. Внизу, в буфетной, звенели посудой, готовясь подавать обед. А за окном носилась вьюга, заметая дорожки парка и сжимая тоской осиротевшее сердце наполеоновского сержанта.
ГЛАВА 10
Вскоре после выздоровления Миши бабушка задумала повезти его для укрепления здоровья к целебным ключам Кавказа, на Горячие воды. Туда же из своего имения, находившегося у самых границ Чечни, должна была приехать бабушкина сестра — Екатерина Алексеевна Хастатова.
Для окончательного решения этого вопроса и выяснения всех подробностей бабушка просила приехать к ней брата Афанасия, с которым советовалась во всех трудных случаях.
Дядя Афанасий, любимый дед Мишеля, имел характер веселый и решительный. Прибыв в Тарханы, куда он выехал немедленно по получении бабушкиного письма, он выслушал внимательно бабушкины планы и отнесся к ним с полным сочувствием.
После этого все обитатели Тархан, которым предстояло отправиться в дальнюю дорогу, обступили дядю Афанасия с расспросами.
Бабушку волновало нынешнее состояние охраны для путешественников.
Мсье Леви интересовался состоянием кавказской медицины.
Христина Осиповна смертельно боялась попасть в плен к туркам.
А Миша спрашивал только об одном: когда они выедут?
Афанасий Алексеевич быстро отогнал грозный призрак турецкого плена от Христины Осиповны, обещал достать для мсье Леви номер журнала, где говорится о кавказских водах, и предложил Мише подраться с ним на кулачках, чтобы показать, достаточно ли он силен для такого длинного путешествия и сможет ли защищать бабушку от черкесов.
Мишель отнесся к этому предложению с величайшей готовностью и уже стал было в оборонительную позу, но начать сражение бабушка не позволила.
Разрешив все вопросы, Афанасий Алексеевич велел заложить сани, чтобы ехать к соседям играть в карты.
А пока лошадей закладывали, бабушка успела спросить его мнение насчет Машеньки, Агашеньки и Варюши.
Машенька, Агашенька и Варюша были племянницами бабушки и Афанасия Алексеевича, и, пожалуй, жалко было бы не прихватить их с собой к целебным водам Кавказа! Тем более что по всем двунадесятым праздникам они непременно приезжали поздравить бабушку.
Афанасий Алексеевич тотчас подтвердил, что, конечно, жалко и что необходимо показать Кавказ и Машеньке, и Агашеньке, и Варюше, и уехал играть в преферанс.
ГЛАВА 11
В путь стали готовиться весной, как только сошла полая вода. И когда просохли дороги, длинная вереница экипажей двинулась из Тархан. Возглавлял обоз дормез бабушки, где с ней сидели Мишенька и Христина Осиповна. В других экипажах ехали Машенька, Агашенька и Варюша, мсье Леви и мсье Капэ.
За ними следовала прислуга, за ней — взятые в дорогу вещи и снедь.
Миша накануне отъезда совсем не хотел ложиться. Он сдался только на уговоры мсье Капэ, который рассказал ему, что Наполеон всегда старался выспаться накануне сражения.
Но с того самого момента, как дорожные экипажи, слегка дрогнув, один за другим стали вытягиваться на дорогу, — с этой минуты и до конца путешествия он, почти не отрываясь, смотрел в окно.
Даже поздно вечером, внезапно проснувшись, он упрашивал бабушку на минутку опустить окошко и показать, где они едут.
По обе стороны разбегались к горизонту квадраты и прямоугольники полей — то черные, то чуть зеленеющие, то ярко-зеленые. На них от зари до зари трудились мужики и бабы окрестных деревень, те самые, кого ключница Дарья Григорьевна презрительно называла «людьми».
Увидев господские экипажи, «люди» снимали шапки и долго стояли с непокрытыми головами, провожая глазами обоз. На их поклоны никто не обращал внимания, и только мсье Капэ каждый раз вежливо приподнимал шляпу, а глядя на него, снимал свою и Миша.
Они делали в день около сорока верст и проезжали бесконечное число пестрых квадратов и прямоугольников.
К концу второй недели дорога стала труднее. Рощи пропали, и облака пыли, прогретой солнцем, поднимались за экипажами. Иногда, к великой радости Миши, налетала грозовая туча и, прогремев раскатистым громом и полив дорогу крупным дождем, обгоняла экипажи или оставалась где-то позади.