Однако мои эскизы произвели на него впечатление, и он взял меня на место сотрудницы, находящейся в отпуске по беременности. Мне предстояло проработать там всего несколько недель, но Патрик пообещал дать хорошие рекомендации и познакомить с нужными людьми.
В конце рабочего дня я рассказала Патрику о завещании бабушки и коротко описала общую ситуацию. Он порадовался за меня и пообещал, что, если я решу остаться на севере страны – в его устах это звучало как «на другой планете», – он будет время от времени посылать мне заказы. И пожелал мне всего хорошего.
Я не хотела, чтобы Джози ехала со мной, но не знала, как отказать ей. Ведь наша дружба началась в крайне сложных для меня обстоятельствах. Когда я училась на последнем курсе, мой отец тяжело заболел. Джози работала в палате той больницы, где он провел свои последние дни. Она была очень хорошей медсестрой. И относилась ко мне очень тепло – и тогда, и после. Поэтому я испытала облегчение, когда выяснилось, что ее не отпускают с работы. Я чувствовала: с тем, что ждет меня в Ситонклиффе, я должна справиться сама.
Лондон я покинула утром в понедельник, в конце августа. Джози настояла на том, чтобы проводить меня на вокзал. Она стояла на платформе, пока поезд не тронулся, потом сложила ладони рупором и крикнула:
– Не забудь позвонить мне сегодня вечером!
Она бежала по платформе за поездом, поэтому я высунулась из окна и прокричала в ответ:
– Обязательно позвоню!
Платформа еще не исчезла из виду, а Джози уже затерялась в толпе пассажиров, ожидавших другого поезда. Когда головная боль несколько утихла, я принялась за журнал, которым она снабдила меня, а потом просмотрела некоторые заметки и эскизы по поводу переделки интерьера небольшого дома в Путни.
Клиенты были друзьями Джози. Девушка, с которой она вместе училась, выходила замуж за врача той больницы, где Джози работала. Она попросила меня об этом как об одолжении ей лично, и я старалась изо всех сил.
Через три часа с небольшим я выглянула в окно и увидела знакомые очертания моста через Тайн. Мы пересекли реку, и поезд уже замедлял ход, приближаясь к центральному вокзалу Ньюкасла.
Я взяла такси, чтобы добраться до фирмы «Томпкинс, Симпсон, Браун и Хэтауэй», но вскоре сообразила, что, знай я город получше, вполне добралась бы пешком. Здание времен королевы Виктории когда-то, верно, было весьма величественным, но сейчас каждое помещение было поделено на несколько узких, с непропорционально высокими потолками комнат, набитых современной офисной мебелью и разнообразной техникой.
Мистер Симпсон смотрел на меня через письменный стол, единственный традиционный предмет мебели, который мне удалось заметить в здании. По размерам стола можно было заключить, что он старший партнер в фирме. Значит, «Томпкинс», скорее всго уже умер, поскольку сам мистер Симпсон был невероятно стар.
– Знаете ли, я учился в школе вместе с вашим дедушкой, Артуром Темплтоном, но, разумеется, он умер задолго до вашего рождения… – Он открыл большой коричневый конверт и осторожно выложил на стол несколько ключей. Каждый был снабжен тщательно написанной биркой. – Полагаю, вы захотите поехать и взглянуть на дом. По сути дела, хотя завещание еще не прошло апробацию, нет никаких препятствий тому, чтобы вступить во владение.
– Вступить во владение? Вы хотите сказать, остаться там?
– Да. – Он просмотрел какие-то бумаги. – Ни воду, ни электричество не отключали, и мы попросили миссис Доран дважды в неделю делать в доме уборку. Она с удовольствием будет приходить ежедневно и готовить вам, если вы пожелаете.
– О, я еще не знаю…
Сама мысль о том, что кто-то будет на меня работать, показалась мне странной. Очевидно, он заметил мое удивление, потому что внимательно взглянул на меня и сказал:
– Не хотите ли поведать мне о своих намерениях, с коими вы сегодня утром отправлялись в путь?
Я сообразила, что удивила его. Скорее всего, ему редко приходилось иметь дело со столь робкими наследницами.
– Ну… – поколебалась я, – навестить вас… обговорить все… возможно, переночевать в гостинице в Ньюкасле…
– Лишь переночевать?
Я покраснела, заметив взгляд, брошенный на мой кейс и дорожную сумку. Для одного дня я взяла с собой многовато вещей.
– Может быть, пробыть здесь дня два-три. Я ведь не знала, возможно, вы снова захотите увидеть меня завтра…
– Нет, не завтра, не так скоро… Скажите, неужели вам не любопытно? Разве вы не хотите взглянуть на дом?
– Почему же, хочу…
В тот момент я осознала, что именно это и собиралась сделать. Джози сказала мне, что я по меньшей мере должна съездить в Дюн-Хаус, чтобы решить, отказываться от него или нет, и я с ней согласилась. Но сейчас я была вынуждена признаться самой себе, что было тут и нечто большее.
Внезапно я поняла, зачем приехала сюда, на север. Мне хотелось узнать историю семьи, докопаться до корней, так сказать. За все счастливые годы жизни с отцом в снятых внаем квартирах я ни разу не поинтересовалась своими родственниками.
Я знала, что сам он сирота и что моя мама умерла, когда мне было семь лет. Я знала, что у меня есть бабушка со стороны матери, потому что она на каждый день рождения присылала мне поздравительную открытку и небольшой подарок. Отец всегда заставлял меня написать благодарственный ответ, но никогда не добавлял ничего от себя.
Когда мне исполнилось двенадцать, я спросила отца, почему я никогда не навещаю бабушку, как другие дети, и он испытующе посмотрел на меня. Как ни молода я была, мне показалось, что ему хотелось бы знать, насколько невинен мой вопрос. Видно, ему сразу стало ясно, что мною движет лишь естественное детское любопытство, потому что он ответил просто:
– Потому что она меня ненавидит. Как и все остальные. Меня там никто не ждет.
Я непонимающе уставилась на него. Как может кто-то ненавидеть моего папу? Я хотела попросить объяснений, но заметила в его серых глазах такую боль, что вместо этого обняла его.
– Ну тогда я ее тоже ненавижу!
Он промолчал. Прижал меня к себе, и я поняла, что отец плачет.
Одна мысль, что кто-то может даже просто не любить моего отца, казалась мне невероятной. Он был добрейшим из людей, и мы с ним жили хоть и несколько суматошно, но счастливо. Он работал в разных конторах клерком, получал немного, но у нас всегда было достаточно еды и пристойной одежды.
И вот оказывается, что есть люди, ненавидящие его. Я решила тогда, что не желаю иметь с ними ничего общего, и после этого мои благодарственные письма бабушке стали такими короткими, что это граничило с грубостью.
Очень скоро мое любопытство по ее поводу угасло. Странно, но тогда мне не приходило в голову, что мне следовало узнать и о своей матери. Мой отец никогда о ней не рассказывал. Может быть, ждал, когда я сама спрошу? Только много позднее я поняла, что мы с ним заключили негласный договор молчания. Не вспоминать – значило не переживать и не мучиться.
После его смерти мне пришлось разобраться с его вещами. У меня появилось странное ощущение, что кто-то уже занимался этим, причем совсем недавно. Возможно, отец, зная, что умирает, сам привел свои дела в порядок. Все фотографии были аккуратно разложены по альбомам, но среди них я нашла лишь одну, относящуюся к первым семи годам моей жизни. Я ее сохранила.
Моя бабушка никогда не присылала мне рождественских поздравительных открыток. Рождество – семейный праздник, а я скоро поняла, что она и мы с отцом не были одной семьей. Когда мне исполнилось двадцать два года, я не получила от бабушки ни открытки, ни подарка. Вскоре пришло письмо от ее поверенных, и я поняла, что в мой день рождения она, верно, была уже мертва и похоронена…