Общие марксистские взгляды на развитие семьи, на которых основывалась практика тех лет, подробно изложены в работе Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Они сводятся к тому, что семья относится к числу «надстроек» над хозяйственным базисом. В частности, «моногамия возникла вследствие сосредоточения больших богатств в одних руках, — притом в руках мужчины, — и из потребности передать эти богатства по наследству детям этого мужчины, а не кого-либо другого». В социалистическом обществе «частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом». Таким образом, семья лишится всех социальных функций, что с марксистской точки зрения влечет за собой ее отмирание. В «Коммунистическом манифесте» прокламируется отмирание «буржуазной семьи». Но в 20-е годы уже обходились без этой приставки. Так, в обширном сочинении «Социология брака и семьи», изданном в 1929 г., проф. С. Я. Вольфсон предвидит, что семья потеряет такие свои черты: производственную функцию (уже происходит при капитализме), совместное хозяйство (питание станет общественным), воспитание детей (будут воспитываться в государственных яслях и детских домах), уход за престарелыми, совместную жизнь родителей с детьми и супругов друг с другом. «Из семьи будет выхолощено ее социальное содержание, она отомрет…»
Практические меры соответствовали этим положениям идеологии. Так, в записке «Десять тезисов о советской власти» Ленин предлагал: «Неуклонные, систематические меры к замене индивидуального хозяйствования отдельных семей общим кормлением больших групп семей». И еще десятилетиями позже многие маялись в домах, построенных в 20-е годы, где жителям предлагались коммунальные квартиры без кухонь — в расчете на гигантские «фабрики-кухни» будущего. Законодательство максимально упрощало и заключение и расторжение брака, так что регистрация превратилась лишь в один из способов подтверждения брака (наряду, например, с судебным его подтверждением), а развод осуществлялся по первому заявлению одной из сторон. «Развестись у нас в иных случаях легче, чем отметиться выбывшим по домовой книге», писал тогда один юрист. Семья рассматривалась видными деятелями того времени как институт, противостоящий обществу и государству. Например, в статье «Отношения между полами и классовая мораль» Коллонтай писала: «Для рабочего класса большая «текучесть», меньшая закрепленность общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса». Женщину, по ее мнению, следует рассматривать как представителя революционного класса, «долженствующего прежде всего служить интересам класса, а не выделенной обособленной ячейке».
Все эти действия нашли такой отклик в жизни, что Ленин не только не приветствовал предсказанное «Коммунистическим манифестом» уничтожение «буржуазной семьи», но говорил: «Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории «стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Она стала злым роком многих юношей и девушек. Приверженцы ее утверждают, что это теория марксистская. Спасибо за такой марксизм». (Клара Цеткин. «О Ленине».) Действительно, например, в анкете, проведенной в Коммунистическом институте им. Свердлова (знаменитой «Свердловке»), лишь 3,7 % указали любовь в качестве причины первой связи. В результате, в европейской части СССР от 1924 к 1925 году процент разводов (отношение числа разводов к числу браков) возрос в 1,3 раза. В 1924 г. на 1000 разводов приходилось с продолжительностью брака менее года — в Минске — 260, Харькове — 197, Ленинграде — 159 (для сравнения: в Токио — 80, Нью-Йорке — 14, Берлине 11). Возникло общество «Долой стыд», и «походы обнаженных» на полстолетия опередили современных хиппи.
Этот юридический прецедент показывает, как нам кажется, при более благоприятных обстоятельствах мог бы быть полностью осуществлен социалистический принцип уничтожения семьи, лишения брака всех функций, кроме общения (духовного ли, или физического) его участников. Такой исход в недалеком будущем представляется реальным, особенно благодаря тому, что все вероятнее становится вмешательство государства в эту сферу человеческих отношений. «Мы будем вмешиваться в частные отношения между мужчиной и женщиной лишь постольку, поскольку они будут нарушать наш общественный строй», — писал Маркс. Но кто будет определять — что нарушает «наш строй»? В уже цитированном сочинении проф. Вольфсон пишет: «…у нас есть все основания предполагать, что ко времени социализма деторождение будет уже изъято из-под власти стихии…», «но это, повторяю, единственная сторона брака, которой, по нашему мнению, сможет коснуться контроль социалистического общества». Такого типа меры действительно применялись в национал-социалистской Германии, как в отношении предотвращения появления потомства, нежелательного с точки зрения государства, так и для получения желательного потомства; например, созданная СС организация «Лебенсборн» подбирала незамужним женщинам арийских производителей, пропагандировался институт побочных жен для расовополноценных мужчин. Или когда в Китае одно время была провозглашена норма семейной жизни: «один ребенок необходим, два желательны, три — недопустимы», то можно думать, что термин «недопустимы» облекался в какие-то организационные формы.