– Разведись. Нынче это просто: сходи в рик – и готово.
– Но-о?.. Только и дела?
– Только и дела.
– Рик от жены избавит?
– Избавит.
– Другую даст?
– Сам найдёшь другую.
– Ха-ха-ха... Вот как нынче просто, парень! Но и но... А в тундре что скажут, как
разведусь?
– Поговорят-поговорят, да и перестанут. Слово не дым – глаз не щиплет. Когда старики
говорят, ты мигай да мигай – промигаешься.
– Вот так вот! – хохочет Проигрыш. – Выходит, ты стариков не советуешь слушать? А я
старика... отца послушал: на жене брата женился, теперь маюсь.
– Не всё хорошо, что старики сказывают.
– Правда?
– Почему не правда? По себе знаешь, что не всё хорошо.
– Так-так! Верно! Знаю. Вот верное слово сказал. Расцеловать тебя хочу за это слово.
– Целовать – это можно. Да ты пьян немножко. Ляг, поспи, а после с тобой ещё
поговорим.
– Хорошо, хорошо... Ты в одно слово с сыном моим. Тот говорит: спать иди. Ты
говоришь: спать иди. Показывай место, где спать можно.
– Хоть на пол здесь, к столу, ложись, хоть на поветь – в сено – иди.
– На поветь. Я лучше на поветь. Там воздух легкий. Буду там лежать, буду думать о том,
что ты сказал.
4
Проснулся Проигрыш рано. Вспомнил разговор с Евстохием, и губы его расплылись в
улыбке.
– Надо ещё раз поговорить, – решил он. – Пойду, поговорю, пока ребята спят.
Осторожно зашёл в избу и разбудил Евстохия.
– Говорить с тобой хочу о вчерашнем...
– Проснулся? – спросил Евстохий, раскрывая заспанные глаза.
У Проигрыша ухмылка во все лицо.
– Проснулся. Теперь говорить с тобой хочу.
Евстохий разбудил свою жену.
– Вставай да самовар ставь.
Когда умылись и сели за стол, Проигрыш начал выспрашивать:
– Куда жена пойдёт, как разойдусь с ней?
Лагей подумал с минуту. Не бывало ещё такого случая, чтобы выненцы с женами
разводились. Но отвечать что-нибудь надо было, и отвечать так, чтобы не спугнуть Ивана
Максимовича. И он отвечал уклончиво:
– В рике тебе скажут.
– Ещё спрошу: сын наш за кем останется?
– Это – как вы с женой уговоритесь, так и будет. Уговоритесь за тобой парня оставить –
за тобой будет, за ней – за ней. Промежду вас тут согласие нужно.
– Так-так... А как она не захочет уступать?
– За ней и оставят. Закон такой: при матери ребёнок остаётся, ежели она не захочет с
отцом оставить.
– Худой опять это закон: бабе право дает. В тундре нет такого закона, чтобы бабе право
было...
– Как нет? На соборках нынче и из тундры бывают бабы.
– То опять худая власть, которая бабу с мужиком равняет.
– В работе с тобой баба твоя – не ровня тебе?
Проигрыш замялся. Он знал, что его жена работает больше его самого. Всю тяжелую
работу он сваливает на жену. Да и ему в промыслах иногда помогает жена, а он ей в работе –
никогда.
– То о чём говорить, у всякого дела хватает: у бабы своего, у мужика – опять своего.
– Старики – те не так опять говорили. Старики говорили: «Ничего баба не может из того,
что мужик может». Опять скажу, ты старика отца своего послушал – век маешься.
– То так. Маюсь... Сговориться, выходит, о парне надо?
– Надо сговориться.
– Ладно. То ладно. Тебя послушаю. Парня сегодня из школы возьму. С ним в чум поеду.
Сговорюсь с женой – в рик пойду. К тебе наперёд зайду.
– Заходи. Только ещё советую: промысел сдай в кооператив.
– Ладно. Ладно. Послушаю.
Смеющийся, довольный вышел Иван Максимович от Лагея – и прямо в школу.
– Парня домой повезу, – сказал в школе учителю.
Тот попробовал отговорить:
– Оставил бы еще дня на три. Проведём вот праздник первомайский, тогда и бери.
– Нет, так опять неладно будет. Дорога портится, да и дело дома есть. Нельзя оставить
парня на три дня.
5
Услужливый Никола прибежал, запыхавшись, к Шоркунчику:
– Проигрыш всех песцов да лисиц в кооператив сдаёт!
– Ну-у? Ай, врешь?
– Сам погляди сходи.
– Пойду и то... Николи не бывало, чтобы Проигрыш все шкуры сдавал. Не пьяный?
– Трезвёшенек, как стёклышко.
– Что за оказия!.. Пойдем, поглядим. А ты вот что, Николай, – сбегай к старосте
церковному. Скажи ему об этакой диковине.
– Могу.
– Да не кричи на всю-то деревню.
Никола нахлобучил на глаза драную фуражку.
– Могила! – и прихлопнул себя ладонью по голове.
– А то гляди у меня, – пригрозил Шоркунчик. – Скажи, чтобы тоже в лавку зашёл.
До 1931 года центром двух тундр – Большеземельской и Малоземельской считалась
деревня Тельвиска. Ненецкий рик, ненецкая школа, больница, кооператив – всё это было в
Тельвиске. Громкоговоритель, телеграфное и почтовое отделение, милицейский пункт,
агентство Госторга, общество потребителей «Рыбак», промысловое товарищество «Печора» –
всё это находилось в Тельвиске, деревне, насчитывающей сорок дворов.
Самое важное в центре – дело. А первейшее дело у ненца – зашить хозяйственные дыры.
Иди, стало быть, в торговые предприятия. Не беда, что и денег нет. Мохнатые и пышные
шкурки – разве не те же деньги? Всегда было так: шкуры вместо денег ходили. Чего на рубль
не добудешь, то на пушнину само придёт.
Раньше, когда в Тельвиске жил урядник, менять меха на товары нужно было у Павловых,
Терентьевых, Сумароковых и иных более мелких «благодетелей» тундры.
А вот при Советах всё на иной лад обернулось: сами ненцы торговать стали. Сложились:
кто – рубль, кто – пятерку, а кто и тридцать рублей дал. Купили на собранные деньги товаров
и свою – ненецкую лавку открыли.
Над лавкой вывеска. И на вывеске надпись. Сами ненцы читать не горазды, да грамотные
люди сказали про надпись на вывеске: «Кочевник». И к этому слову стало другое, незнакомое
раньше, прицепляться: кооператив «Кочевник».
«Кочевник» – старое слово, знакомое. Запомнилось сразу. Привыкли и к новому. И – ведь
вот поди ж ты! – стал кооператив столь же нужным, как олень в тундре.
Без оленей в тундре погибель человеку, а без кооператива почти всякому новому делу –
могила.
– Кооператив наш, как запасливый отец, – говорят ненцы. – Задумали рыбу промышлять
– кооператив сетку припас. Только бери да лови. Артелью задумали какое ли дело начинать, –
кооператив материалу даст, совет, как лучше сделать, даст, а то и человека знающего
пришлёт, когда своего не найдём. А олени падут – тоже опять кооператив поддержку даёт.
И едут ненцы со своей нуждой в кооператив за сотни километров.
Комната у правления кооператива просторная, а часто бывает набита людьми до отказа.
Приезжие садятся по тундровому обычаю прямо на пол. Каждому из приезжих надо
поговорить с правлением о своих делах. И каждый терпеливо ждёт очереди.
Курят, перекидываются фразами о новостях в тундре, о промыслах, об «арка исполкоме»
(о большом исполкоме), который ненцам «помощь даёт».
У стола продолжается очередное объяснение члена правления с членом-пайщиком.
– Топере-ка мы расходимся с Филиппом-то, с братом-то с моим. Как ноне с долгом-то
будет? Пополам распишете или как?
– Семьи-то у вас с Филиппом одинаковые?
– У него – сын да баба. У меня опять тоже сын да баба.
– Ну и ладно. Пополам и распишем, значит.
– Вот-вот... И мы с Филиппом говорим: пополам.
– Сделаем.
– Я вам песцов десятка-то поболе, надо быть, привёз да лисиц две. Постелей телячьих
опять около двух десятков. Посмотри-ка всё да посчитай опять, много ли мне на товары-то
останется?
В кооперативе Иван Максимович бывал очень редко. Заезжал за какой-нибудь мелочью:
весь свой промысел он обычно проигрывал, и в долг ему не верили. На этот раз он сдал