«В остроге, – рассказывают древние старики, – была темница. В темницу сажали ненцев
за разные провинности. Привязывали там толстой цепью к стене. Обрезали носы, уши,
ломали руки, выкалывали глаза, вырезали языки, каленым железом да студеной водой
пытали, встряски устраивали. А когда признавал под пыткой ненец свою «вину», выводили
его за стены острога и вешали. Около Пустозерска так и называется один мыс – Виселичный.
Царь Алексей Михайлович велел вешать на этом мысу ненцев. И около тысячи ненцев было
повешено на том Виселичном мысу. И висели повешенные до тех пор, пока тела не загнили и
туловища не оторвались от голов...»
1 Сейчас на месте Пустозерска поставлен обелиск, напоминающий о бывшем городе.
Проигрыш знает Пустозерск сегодняшний. Знает, что никакого острога там давным-
давно нет. Но он слыхал, что где-то есть тюрьма. А тюрьму на Печоре и в Мезени до сих пор
называют острогом. Есть острог – есть, значит, все ужасы, которые когда-то были в Пу-
стозерске.
Тот же Шоркунчик часто говаривал Проигрышу:
– Куплю у тебя шкурки – засадят меня в острог.
Острог – это страшное место. Ненцы умеют при случае умирать. Умеют прямо смотреть
смерти в глаза. Не боится смерти и Проигрыш. Но острог...
Степан хитрый. Он знает магическое действие слова «острог». Сразу оно не пришло ему
в голову, хотя это слово могло отрезвить отца. Теперь вспомнил это слово Степан. Крикнул
его отцу.
– Не смей в рик! Убью! – закричал тот, и испуг в голосе отца почувствовал Степан.
Чтобы ещё больше воздействовать на отца, он побежал к чуму.
– Сейчас запрягу оленей...
Проигрыш вскочил на ноги. Но бежать не мог: задохся, обессилел. От бессилия заплакал
пьяно и противно. Со слезами в голосе просил Степана:
– Степан! Ты, мой сын, пойдёшь на отца доносить? Слушай меня, что я тебе скажу. .
Степан не слушал. Степан бежал к чуму.
Спотыкаясь, падая, брёл за ним Проигрыш и кричал:
– Степан!.. Степан!..
А в борке хрипела Марина и отплёвывала кровь. Пролетали через борок куропатки и
взмывали вверх, тревожно квокая, когда замечали на снегу шевелящегося человека.
5
В чуме взял Степан тынзей, винтовку и дробовку и вышел на улицу.
Проигрыш лежал в нескольких сотнях шагов от чума.
– Теперь ты мне не помешаешь уехать! – прокричал Степан, поглядывая на ружьё.
Проигрыш не ответил на крик. Не поднял даже головы.
Степана изумило такое поведение отца. Осторожно, потихоньку начал он подходить к
нему...
Остановился шагах в десяти. Окликнул смущенно:
– Отец!..
Проигрыш сел. Он уже отдышался от погони за Степаном и теперь чувствовал себя
способным снова бежать. Но он не бросился на Степана, не грозился убить его, не ругал.
Страшное слово, сказанное Степаном, было первым, прояснившим голову от хмеля, и теперь
Проигрыш был почти трезв. В то, что Степан поедет в рик и скажет обо всём, что было, он
уже не верил. Но он понимал, что сделал непоправимо скверное дело. С детства привык
добивать зверей. Вид звериной крови его, охотника, всегда бодрил, даже радовал. Но
человека убивать ему не приходилось. Не приходилось душить людей так страшно, как
душил он свою жену Марину. Он не раскаивался, правда, в том, что сделал, но что-то всё же
тревожило его. И с тревогой в голосе сказал он Степану:
– Беды я наделал, Степан. Что теперь делать будем?
– Небе... убил, – зарыдал Степан.
– Ой, беда, ой, беда, – заохал Проигрыш. – Что делать?
– Пойдем к ней. Может, жива.
Проигрыш торопливо встал и пошел впереди Степана, быстро повторяя:
– Ой-ой-ой... Ой-ой-ой...
У Степана по щекам текли слезы, а в руках он нёс тынзей и ружья.
Проигрыш не обращал на него внимания. Не обернулся к нему до тех пор, пока не дошёл
до Марины.
Марина лежала на правом боку и хрипло дышала. Изо рта и из носа тянулись красные
струйки. На лице темной коркой застыла кровь.
Степан обрадовался, что мать жива. Бросил ружья прямо в снег и схватил мать за руку:
– Небе...
Марина застонала.
Проигрыш, не переставая ойкать, взял её за плечи, приподнял.
– Прости, Марина Ионовна, затмение на меня такое нашло, не помню сам, как сделал
это.
Марина раскрыла рот. Хотела что-то сказать. Но изо рта вырвался лишь хрип да сгусток
крови.
– Ой-ой-ой, худо дело! В чум её надо, Степан, в чум. Пойдём скорее в чум. Там, может,
отойдёт. – И Проигрыш взял Марину, как ребенка, на руки и понес её. Голова Марины
перевешивалась через плечо Проигрыша, и по малице его текла кровь изо рта Марины.
Сзади шёл Степан и плакал.
6
Марина не отошла в чуме, как надеялся Проигрыш. Прохрипев больше суток, она
умерла.
Степан плакал возле мёртвой матери.
– Зачем слёзы проливаешь? Время придёт человеку, и он умирает, – уговаривал
Проигрыш сына. – Марине пришло время подыхать. Мы с тобой тоже когда-нибудь
подохнем.
– Ты убил её! – зло крикнул Степан.
Проигрыш улыбнулся.
– Пустое говоришь. Со слезами вместе у тебя из головы все мозги вытекли, и ты не
можешь теперь думать. Ты сам видел: она сама умерла. Я её не убил. Я её только поучил
маленько. А она слабая была, больная всегда... Тут опять ты подвернулся. Из-за тебя ей
лишка немного попало. Она и издохла.
– Я виноват? Меня бы не было – ничего бы не было?
– Не так было бы!
– Зараз убил бы?
– Зачем убил бы? Может, и вовсе не убил бы. Может, и выжила, как бы ты не вмешался.
Ты, ну ещё и вино...
Степан не стал больше разговаривать с отцом. Слёзы мешали ему говорить и, пожалуй,
думать. Он решил поговорить об этом позднее, когда высохнут у него слёзы, когда мать будет
похоронена, когда сам он хорошенько подумает над тем, кого винить в смерти матери.
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
1
Через два месяца после смерти Марины Иван Максимович женился на богатой и
молодой ижемке Хариесте. Отдавая замуж свою дочь, Ваня-Вась говорил Проигрышу:
– Будешь слушать мою девку – хорошей женой она тебе будет. Сам хорошо, богато жить
будешь, потому что ты промышленник, первеющий в тундре. И, как будешь хорошо жить,
через два года за девкой приданое дам: 50 важенок да 10 быков. А будешь пить да играть в
карты, как раньше, – обратно от тебя девку к себе возьму. Ты то чувствуй: ты – ненец, а я не
гнушаюсь тобой, и девка моя тобой не гнушается, идёт за тебя. Потому и не гнушается тобой,
что ты, прямо сказать, золотой промышленник! А будешь слушать свою жену, мою дочку, –
будешь ещё дороже для неё.
Хариеста слушала наставления своего отца. Своенравная, но не глупая и хозяйственная,
она так поставила дело, что без её разрешения Проигрыш ничего не смел сделать. До осени у
них не было повода для разногласий: Проигрыш делал своё мужское дело, а Хариеста,
знавшая ненецкие обычаи, – свое женское дело.
Проигрыш хвастался перед всеми:
– Бабы – они разные бывают. С той бабой я маялся, а с этой не нарадуюсь. Я ещё не
подумал, а она уже сделала. Хорошая у меня ныне баба – Хариеста Васильевна.
Но осенью Хариеста подумала не так, как думал сам Проигрыш.
– Надо парня в школу свезти, – сказал Проигрыш, когда Степан попросил отпустить его
учиться.
– Так, – сказала Хариеста, – парня отправишь в школу, а промышлять один будешь? Это
можно. Только что твой парень в школе осмыслит? Только что хлебом прокормится да
промышлять разучится.
– Грамоте научится.
Хариеста запричитала:
– Ох, я разнесчастная! Согласилась за тебя, вдового дьявола, замуж идти! Не пожалела
тебе, лешему неумытому, отдать себя и племя своё. А тебе, выходит, дороже племя первой да