любимой жены? Ты будешь учить её сына, сам один промышлять будешь. Выучится он –
жалованье большое станет получать. А моим деткам бессчастным, которые от тебя будут, чем
жить? О них ты не думаешь, а я уж ребёнка жду. Ты один промышлять будешь, и век нам из
бедности не вылезти, а деткам моим сиротинушками быть, видно, голодными. Учи, учи
дорогого да ненаглядного Степанушку! Учи хоть до сорока годов – слова я тебе больше не
скажу.
Так сумела себя разжечь Хариеста словами, что слёзы текли у неё из глаз. Проигрыш
испугался. Искал про себя ласковых слов, чтобы утешить жену. И не было у него таких слов.
А тут, как назло, еще и отец Хариесты был в гостях. Он тоже дал совет Проигрышу:
– Вот что, Иван Максимович, хоть и маленько постарше я тебя, а совет тебе такой дам: к
тому, что Советская власть нынешняя советует да делает для вас, относись осторожно.
Перевернуть хочет всю тундру, оленей всех на себя перевести хочет, а вас и нас, которые из
веков в века своих оленей, свои стада в тундре пасли, пастухами сделать хочет. Подумай над
этим, дружок, и, как хочешь, иди за нонешней властью, твоя на то воля. Может, тебе и
нравится пастухом чужих стад быть – кто знает? Я это не к тому, чтобы ты парня своего в
школу не отдавал, а так, вообще... к слову.
Заметались, запутались мысли в голове Проигрыша. Прикрикнул он на Степана:
– Не отдам в школу. Зиму проучился – зачем ещё учиться?
2
Пока не появился у Хариесты первый ребёнок, Степану жилось сносно. Вместе с отцом
он ходил на промысел. Попеременно с отцом выходили они пасти оленей в осеннюю и
зимнюю пору. За стол садились тоже вместе. Правда, Хариеста ела тоже вместе с мужчинами,
а не после, как делала это мать Степана. Но Степану это было совершенно безразлично: в
школе их кормили всегда вместе с девочками, да и в тундре за последние годы далеко не во
всех ненецких семьях выполняли женщины этот порядок еды. Словом, после смерти матери
Степан не чувствовал большой перемены в своей личной жизни до тех пор, пока у Хариесты
не родился сын.
Ровно два дня от роду имел сын Хариесты, и мать ещё не придумала ему имени, а Степан
уже получил из-за него очень плохое место в чуме.
Степан вернулся в то памятное для него утро с пастьбы оленей и лег спать на обычное
своё место. Вблизи от него лежала Хариеста со своим сыном. Степан захрапел, и Хариеста
сказала мужу:
– Твой Степан так храпит, как олень, когда он бежит. Он мешает спать маленькому.
Проигрыш грубо растолкал Степана.
– Мешаешь спать парню. Ложись вот туда.
И указал на место при входе в чум, где спали обычно собаки.
С этого дня так и осталось собачье место за Степаном. Во время ветра шкуру,
прикрывавшую вход, часто отбрасывало, и Степан мёрз от холодных струй ветра. Он
пробовал сказать об этом отцу, но на другое место ему не позволили ложиться. А вскоре
началось и ещё худшее.
Хариеста как-то сказала ему:
– Прибавь дров да вскипяти чайник, как пить хочешь.
Степан не считал позорным для себя делом согреть чай, нарубить дров. Но на этот раз он
очень устал, и ему хотелось сразу, как вернулся, сесть за стол и выпить чашку горячего чаю.
И он сказал мачехе:
– Я тебя не заставляю мужское дело делать. Зачем заставляешь меня женское дело
делать?
Хариеста расплакалась, запричитала:
– Вот и дожила до красных деньков: пасынок меня хуже собаки почитает!
Проигрыш разъярился:
– Моя жена, Хариеста Васильевна, не собака. Собака – он, Степан! Собака он – сын
жены моего брата. Мать его была хуже собаки: с топором на меня бросалась. Он – в неё! Он –
собака!
А Хариеста жалобно выпевала:
– А и слушать тебя стыдобушка! Язык твой болтает, как погремушка на шее оленя, а
голова твоя не знает, о чём твой язык болтает! Сейчас говоришь, что Степан собака, а сам
лучший кусок всегда Степану подсовываешь.
И с того дня началось для Степана собачье житьё. Вместе с собаками при входе в чум он
спал уже около трех месяцев, а теперь и еду получал после всех, вместе с собаками. И не за
столом он ел, а около входа в чум, окруженный собаками.
И нередко бывало так: бросит Хариеста обглоданные кости собакам, а Степан у собаки
вырывает тот кусок, который покажется ему получше.
Степан хотел избавиться от такого положения. Он вступал в пререкания с отцом.
Грозился, что пожалуется на него рику. Напомнил про убийство матери, про страшный
острог.
Но Хариеста не боялась острога, и по её совету Проигрыш сдернул штаны со Степана,
расписал на его теле кровавые узоры. А после этого сказал:
– Пока я живой, не увидишь ты русской деревни. Нашему Совету тундровому жалобу
принесёшь – застрелю, как собаку.
Мерз Степан, голодал, слова не смел сказать в чуме своём. И выполнял не только
мужскую работу, но и добрую половину того, что выполняет тундровая женщина. Только
шить одежду да обувь не доверяла ему Хариеста: боялась, что испортит шкуры, убыток
причинит.
Заготовлять дрова, убирать чум, носить снег для воды – все это должен был делать
Степан.
Дрожа от холода, часто думал теперь Степан о своей матери, о её смерти. Конечно же
отец, только отец виноват в её смерти. А теперь во всем виновата Хариеха – так называл он
свою мачеху. Она сумела одурманить отца. Она уговорила его даже шаманом заделаться. И
теперь к Ивану Максимовичу, обзаведшемуся барабаном и богами, сделанными руками
Хариесты и её отца, начинали приезжать его сородичи – ненцы.
3
Самая тяжёлая жизнь, самая тяжёлая голодовка началась для Степана с тех пор, как ночь
проглотила день и земля тундры трескалась от морозов. Тогда хотелось голодному Степану
выть на луну вместе с голодными волками. Волкам он даже завидовал: те хоть изредка
ухитрялись утащить из стада его отца оленя, двух, трех и наесться досыта. А он и этого
никогда не мог сделать. Больше того, он не мог взять сам, своими руками даже малюсенького
кусочка оленьего мяса: отец и мачеха прибили бы его за это. Он потерял даже теперь своё
имя. Его называли: «Собака... Волк... Чёрт... Дьявол... Холера...»
Много было у него названий. И не было одного – имени. Того самого имени, которое он с
радостью прочитал на доске в школе.
Немножко отдыхал и отъедался Степан, когда тундра от края до края наполнялась
веселым птичьим гомоном.
С прилётом птиц Степан получал некоторое право на свободу передвижения по тундре:
ради экономии оленьего мяса мачеха часто, почти ежедневно, посылала его на охоту за
птицами. Степан выполнял эти поручения с большим удовольствием.
Собачья жизнь сделала его скрытным, приучила к мелким покражам. Сначала он воровал
в своем чуме только съедобное, а потом стал воровать у отца спички. Спички нужны ему
были летом. Уйдет он или уедет подальше от чума на охоту, набьёт птиц, насбирает сухих
корешков, трав да мху и разложит огонёк; на огне изжарит птиц и ест до тех пор, пока может.
А наестся – уничтожит все следы огня, чтобы не узнали случайно о его проделках отец и
мачеха. Да, хорошая жизнь, сытая и вольная, начиналась для Степана с прилётом птиц в
тундру. И с большим нетерпением ждал Степан приближения весны.
ТОЙ ЖЕ СМЕРТЬЮ
1
Малица на нём дырявая. На внутренней стороне её мех давно повытерся, а на внешней –
толстый слой блестящей грязи. В большие морозы, когда земля колется с треском и стоном от
холода, он подшучивает над своим одеянием, говоря о себе, как о постороннем:
– Малица на Василье Модестовиче Ледкове – золото. Она его кормит, жену его кормит,